Записки солдата

Это заставляло Павла все время возвращаться мысленно к предстоящей лекции, искать выражения, которые донесли бы его мысли до сознания крестьян, заставили бы аудиторию поверить в то, во что он сам верил. А тут еще тревожные вести с юга: в Крыму зашевелился черный барон, врангелевские банды прорвались в Таврию, движутся к их губернии, на Екатеринославщину. Но, в конце концов, те, кто боится Врангеля, не нужны и комсомолу. Да и не все же испугаются…

Павло уже договорился о лекции в «Культпросвете» и сам растолковал волостному сотскому, однорукому Цыгану, текст устного объявления о лекции, как вдруг все пошло кувырком. В ночь со среды на четверг неизвестными был зарублен волостной милиционер Иван Самарский с женой, а в ночь на пятницу — председатель волисполкома. По селу пошли тревожные слухи о неизвестной банде, которая прячется у кулаков и перебьет всех, кто будет выступать за Советскую власть.

Волостной военком и председатель комбеда выехали в уезд с сообщением о печальных событиях, и, пока в Мамаевке ждали оттуда подмоги, ответственные работники волости не ночевали дома.

В ночь с субботы на воскресенье Павло тоже лег не в хате, а в огороде на возу, но не из предосторожности — просто в помещении было очень душно. Да и стоит ли бояться? Пока он не делал ничего такого, за что его могли бы убить бандиты, к тому же принадлежность его к комсомолу была известна лишь двум-трем товарищам. Об этом все узнают завтра, когда он прочитает третью лекцию и предложит записываться в комсомольскую ячейку. Только придут ли на лекцию?

Павло проснулся среди ночи от громкой ругани. «Прибыл отряд из уезда», — подумал он с радостью, но, вспомнив о скрывающейся поблизости банде, прислушался.

Незнакомый голос требовал немедля запрягать подводу и ехать, а мать жалобно отвечала, что лошади дома, да ехать некому.

«Свои или чужие?» — со страхом думал Павло и, затаив дыхание, прислушивался, стараясь определить политическую принадлежность неизвестных: у своих брань всегда носила ярко «антирелигиозный» привкус. То, что свои так обходились с его матерью, не удивляло Павла. В потемках, да еще в незнакомом селе, не сразу разберешь, где кто живет, к тому же рядом двор кулака Кота. Могли ошибиться, а то и просто не знали, что здесь живет семья коммуниста: отец Павла, большевик, служил в Красной Армии.

Неизвестные требовали подводу, грозясь в противном случае сжечь хату.

Мать заплакала и через минуту пошла в огород, к возу, где спал Павло.

— Вставай, повезешь, — сказала она тихо, — а то вижу — сожгут.

Павло оделся и пошел запрягать. Неизвестные, их было четверо — трое пеших и верховой, замолчали и следили за ним.

«Кто они?» — не переставал думать Павло, бросая взгляды на темные фигуры, неподвижно ожидавшие, пока он кончит запрягать.

— Куда же он вас повезет? — плача, спросила мать, когда подвода выезжала из огорода во двор.

— Не тревожьтесь, — ласково ответил всадник.

Эти слова почему-то успокоили Павла. В самом деле, сотни крестьян из их Мамаевки ездили с подводами, и ничего страшного при этом не происходило. И он — отвезет и вернется. «Бандиты допытывались бы об отце».

Подвода выехала со двора и затарахтела по дороге.

— В селе есть солдаты? — спросил один из седоков.

Светало, и Павло увидел небритое лицо спрашивающего.

— Не знаю.

— Как не знаешь?

— На нашей улице нету, а на центральных я не был. Откуда ж мне знать? — невесело проговорил Павло, шестым чувством догадываясь, что везет не своих.

— Ты брось фокусы, — с недобрым блеском в глазах сказал незнакомец. — Может, не знаешь и того, что твой отец служит в Красной Армии?

По спине Павла побежали мурашки.

— Вчера в селе никого не было, — ответил он.

— Ну, это другой разговор.

Подвода выехала за село и покатилась к хуторам, рассыпавшимся там и сям среди рощиц, многочисленных озер и естественных прудов приречной поймы. Один из седоков взял у Павла вожжи, и вскоре, сделав несколько поворотов, подвода въехала в хутор, который скрывался, как в яме, в глубокой впадине, окруженной осокорями и дубками. Лошадей с телегой поставили между постройками у глухой стены амбара и дали им сена.

— Вот тут и стой! — сказал тот, что сидел рядом, и добавил: — Да не вздумай сбежать!

Все четверо вошли в хату, и Павло остался один.

Солнце только взошло, из котловины его не было видно, но верхушки деревьев уже порозовели и роса на бугре блестела. С заросшего камышом, рогозом и лепехой пруда, на самом берегу которого стоял амбар, то и дело доносился резкий крик зимородка, в осоке крякала утка. Павло лег в телеге навзничь, подложил руки под голову и устремил взгляд в чистое, без единого облачка, небо. Тишь и благодать были разлиты вокруг, и от этого еще больше сжалось сердце. «Что будет?»

Он вспомнил о своей сегодняшней лекции, привычно заволновался: нехорошо — люди соберутся, а лектор не придет. Потом горько улыбнулся и тяжко-тяжко вздохнул. Несколько минут он лежал, грустно глядя на небо. Вдруг справа донесся конский топот. Павло приподнялся и увидел вооруженного всадника, переезжавшего плотину в том месте, где пруд переходил в овраг. Всадник въехал во двор, и через несколько минут со двора на плотину выехал другой. Очевидно, это были патрульные.

Солнце вышло из-за деревьев, и Павло попробовал сориентироваться на местности. Он припомнил все повороты, сопоставил путь, которым въезжали на хутор, с дорогой на плотину и определил, что хутор лежит на пути из Мамаевки в соседнюю Журавку. Стало быть, это хутор Ёсипа в буераке.

«Значит, я у Ёсипа», — решил Павло и без труда сообразил, что дорога через плотину ведет тоже на Мамаевку, только не прямо, а лугами.

Двор стеной окружали хозяйственные постройки. Павлу, стоявшему со своей телегой у амбара, видна была лишь небольшая часть двора, угол хаты и клеть напротив амбара. По двору ходили, разговаривали. Время от времени в клеть заходили домашние — девка, бабка, а то и сам Ёсип: хозяин прихрамывал, поэтому Павло и узнал его. Все они с любопытством и страхом посматривали на Павла, и от этого ему становилось еще тревожней.

Должно быть, через час к подводе подошел один из четверых, тот, что ехал верхом. Пристально глядя на Павла, он что-то дожевывал и вытирал губы. Красивое лицо, хорошо сшитый френч защитного цвета, широкие галифе, властный взгляд — все выделяло его среди остальных. Очевидно, это был атаман.

— Как чувствует себя господин комиссар?

— Какой? — не понял Павло.

— Не прикидывайся дурачком, — ласково проговорил атаман, и Павло отметил, что ласковость у него только в голосе, а не в глазах.

— Я не комиссар, — тихо ответил парнишка.

— Вы или ваш отец комиссар — это все равно. — Атаман поискал языком остатки пищи между зубами, почмокал и продолжал: — Все вы одинаковы. Не комиссар? А кто читал большевистские лекции? Вы? Или, может, не вы? — И он засмеялся, не изменяя холодного выражения глаз.

— Я читал научные лекции, — повысил голос Павло, чувствуя, что к лицу прилила кровь.

— Такие лекции не нужны нации!

— По-вашему, лучше, когда нация остается темной? — не сдержал иронии Павло.