Заре навстречу
Шрифт:
Но после того, как его вызвали для беседы в жандармское управление, Ляликов сразу притих, подал в отставку, еще более отощал, обносился, залез в долги и вдруг с отчаянной решительностью женился на дочери акцизного инспектора Грохотова.
Бойко занялся частной медицинской практикой, беззастенчиво брался лечить любую болезнь, стал толстым, степенным, благоразумным.
Сапожков говорил о нем с брезгливостью:
— Врач-бакалейщик.
Встречая иногда Сапожкова, Ляликов восклицал:
— А-а, коллега! — жал руку, искательно заглядывал в глаза, спрашивал: Все пытаетесь
Ляликов занимал половину флигеля. На двери, обитой кошмой, а сверху клеенкой, привинчена давно не чищенная медная доска с глубоко врезанными буквами: "Доктор П. И. Ляликов. Прием с 9 до 3-х. Вечером с 5 до 9-ти". Ниже мелкими жуликоватыми буквами: "По всем болезням".
Посещение Ляликова Тима оставил напоследок.
Он пришел к Лялпкову в четыре часа. Ляликов, что-то дожевывая, провел его в кабинет и, усаживаясь в кресло с очень высокой прямой спинкой, осведомился:
— Чем обязан?
Выслушав, погрузился в задумчивое молчание, толстыми, короткими пальцами забарабанил по резным ручкам кресла.
Тима с любопытством разглядывал медицинское капище Ляликова.
На огромном, таком же черном, как кресло, столе, рядом с малахитовым чернильным прибором, похожим на кладбищенский памятник, — человеческий череп, в нпжней челюсти которого недоставало двух передних зубов; по бокам чернильного прибора — стеклянные банки с формалином: в одной скорчившийся, дряблый белый зародыш человека, в другой — пара тугих синих почек.
Под стеклянным колпаком, какими накрывают сыр в лавке, — блистающие медью аптекарские весы. Рядом с креслом, на котором сидел Ляликов, расположился долговязый скелет. В шкафу на эмалированных подносах сверкал никелем медицинский инструментарии. В углу на покрашенных белой краской четырех табуретках стояла какаято странная машина.
Тима спросил, показывая рукой на машину:
— А это что такое? Чего она лечит?
Ляликов повел выпуклыми глазами, произнес рассеянно:
— А черт ее знает, купил на торгах по случаю, — ухмыльнулся: — Годится для психотерапии. На купеческое сословие особенно эффектно действует, погладил ладонью оклеенную редкими волосами лысину, осведомился: — Тебя, что же, отец ко мне прислал?
Тима сказал уклончиво:
— Папа ведь тоже жилец.
Павел Ильич задумчиво потянулся рукой к носу, ухватил волос в ноздре, долго крутил и вдруг решительно выдернул. Разглядывая волос на свету, проговорил грустно, со слезой в глазах:
— Я, голубчик, материалист в самом подлинном смысле этого слова. Собрание совпадает с часами приема больных. Выходит, не меньше ста рублей вон из кармана, — и сердито заявил: — Меня социальные способы исцеления не интересуют! Уж я как-нибудь по-старшшому, тихо, скромненько, порошочками, капельками.
— За деньги?
Лицо Лялпкова набрякло. Оттягивая крахлтльный воротничок на короткой, жирной шее, он сказал сипло:
— Мне следовало
взять тебя за ухо и выставить за дверь. Уходи вон!Конечно, каждому человеку становится стыдно, когда его выгоняют, но Тиме было не только стыдно, но и обидно и горько, что он не сумел сагитировать Лялпкова.
И чего он стал важничать перед Лялпковым? Вот Рыжиков — председатель ревкома, а он вовсе не важничал перед инженером Асмоловым. Как-то на днях Рыжиков пришел к ним во двор и сказал:
— А ну, Тимофей, покажи-ка, где тут у вас инженер Асмолов живет.
Тима привел Рыжикова к Асмоловым, и ему было очень приятно видеть, как взволнованно и тревожно встретил Асмолов Рыжикова.
Снимая в передней телячью куртку, Рыжиков говорил весело:
— Хорошо, Тимофей вызвался с вами познакомить, а то так просто явиться, знаете, как-то неловко.
В кабинете Асмолова он с удовольствием оглядел шкафы с книгами. Подойдя к висящим на стенах чертежам, спросил:
— Если не ошибаюсь, проект угольного разреза?
— Так, фантазировал на досуге, — небрежно ответил Асмолов.
— Любопытно, любопытно, — говорил Рыжиков, потом заявил: — А знаете, Юрий Николаевич, это очень увлекательно — открытая добыча угля.
— Вы горняк?
— Нет, так, несколько лет на каторжных рудниках проработал, — и снова произнес почтительно: — Великолепная идея! Снять крышку с угольных пластов — просто замечательно.
Асмолов набил гильзу табаком, предложил Рыжшюву, закурил сам и, выпуская дым, сказал со вздохом:
— Через сто лет, может быть!
— Если бы я был автором подобной технической идеи, я бы черт знает что сделал, а добился ее осуществления! — сказал решительно Рыжиков. — А вы, Юрий Николаевич, таким скромником себя держите.
Асмолов смял папиросу в пепельнице, потом сказал глухо:
— За растрату средств акционерной компании на проведение без ее ведома вскрышных работ я был судим как уголовный преступник.
— Сие нам известно.
Асмолов нервно передернул плечами и вдруг сухо спросил:
— Вы, очевидно, посетили меня по какому-нибудь определенному поводу?
— Вы угадали, — с удовольствием согласился Рыжиков. — Дело в том, что паровая мельница вот-вот станет.
Хотим просить вас помочь отремонтировать машину.
— Но паровая машина принадлежит Вытмапам, а я, как вам известно, согласно контракту с Пичугнным, лишоп возможности оказывать техническую консультацию другим компаниям.
— Сейчас, видите ли, мельница стала народной собственностью.
— Допустим, но у меня иные этические взгляды на эти акты и потому…
— Понимаю, — живо согласился Рыжиков, — не настаиваю больше. Но вот, Юрий Николаевич, позвольте обратиться к вам тогда с просьбой: разрешите нам попробовать осуществить ваш проектец на одной из ппчупшскпх угольных разработок.
— Я неоднократно обращался с этим предложением к господину Пичугппу и каждый раз получал отказ.
— А мы без господина Пичугпна обойдемся. Так как же?
— Право, не знаю; соблазнительно, но…
— Ну что ж, как вам угодно, извините за столь внезапное вторжение, тихо сказал Рыжиков.