Затворник из горной твердыни

Японец вернул бумажник Бейнсу и замер в ожидании.

– Я здесь вот уже две недели, - начал Бейнс, - я мистер Ятабе еще не показался. Я хочу выяснить, прибудет ли он все-таки сюда. А если нет, то что мне делать.

– Приходите сюда завтра во второй половине дня, - сказал японец. Он поднялся со стула, вслед за ним поднялся и Бейнс.
– До свидания.

– До свидания, - произнес Бейнс. Выйдя из примерочной, он повесил брюки назад на стойку и направился к выходу из магазина готового платья "Фуга".

Это не отнимет много времени, рассуждал он, идя вместе с другими пешеходами по заполненному людьми тротуару. Сможет ли он на самом деле к завтрашнему дню получить столь необходимые ему сведения? Успеет ли связаться с Берлином, проделать все работы по шифровке и расшифровке радиограмм, соблюдая всю необходимую предосторожность при каждом предпринимаемом шаге?

По-видимому, успеет.

Теперь я жалею, что не вышел на связь с этим агентом раньше. Я бы избавил себя от стольких тревог и беспокойств. И, очевидно, это не связано с таким уж большим риском; похоже, что все прошло достаточно гладко и потребовало фактически всего-то минут пять или шесть.

Бейнс бесцельно брел по улице, разглядывая витрины магазинов. Чувствовал он теперь себя гораздо лучше. Вскоре он обнаружил, что разглядывает почерневшие от копоти и загаженные мухами рекламные фотоафиши притонов и кабаре, на которых у совершенно голых белых обольстительниц груди свисали, как наполовину выпустившие воздух волейбольные мячи. Это зрелище немало позабавило его, и он замешкался у афиши, а мимо него все спешили вверх и вниз по Маркет-стрит занятые своими делами пешеходы.

По крайней мере, он все-таки, наконец-то, что-то сделал.

На душе стало легче.

Упершись поудобнее в дверцу машины, Джулия читала. Рядом с нею, высунув из окна локоть, Джо правил машиной, слегка касаясь баранки одной рукой. Из угла его рта торчала сигарета. Он был хорошим водителем, и они уже отъехали довольно далеко от Кэнон-сити.

Из автомобильного радиоприемника лилась слащавая популярная музыка, вроде той, что играют в пивных на открытом воздухе - аккордеоны наигрывали одну за другой бесчисленные польки или тирольки - она никогда не могла уловить разницы между ними.

– Дешевка, - изрек Джо, когда музыка прекратилась.
– Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке. Я скажу тебе, кто был великим дирижером. Ты, наверное, его не помнишь. Артуро Тосканини.

– Не помню, - машинально произнесла Джулия, не отрываясь от книги.

– Он был итальянцем. Но нацисты так и не дали ему дирижировать... после войны. Из-за его политических взглядов. Сейчас его уже нет в живых. Мне не нравился этот фон Кароян, бессменный дирижер Нью-йоркского филармонического оркестра. Мы должны были посещать его концерты, все наше рабочее общежитие. Что мне нравится, поскольку я воп - попробуй-ка догадаться?
– Он взглянул на нее.
– Тебе нравится эта книга?
– спросил он.

– Очень увлекательная.

– Я обожаю Верди и Пуччини. Все, чем нас пичкали в Нью-Йорке, это тяжеловесные, напыщенные Вагнер и Орф, и мы еще были обязаны ходить на эти пошлые драматические партийные спектакли нацистов США в Мэдисон Сквер Гарден, со всеми этими знаменами, барабанами, фанфарами и мерцающими факелами. История готических племен или другой общеобразовательный вздор, где вместо нормальной речи говорили нараспев, чтобы это считалось "искусством". Ты хотя бы бывала в Нью-Йорке до войны?

– Да, - ответила она, стараясь не прерывать чтения.

– Там на самом деле были в те годы шикарные театры? Я много об этом слышал. Теперь там то же самое, что и в киноиндустрии. Все под контролем берлинского картеля. За тринадцать лет, что я бывал в Нью-Йорке, не было ни одной премьеры хорошего мюзикла или оперы, только эти...

– Не мешай мне читать, - сказала Джулия.

– И то же самое в книжном бизнесе, - продолжал Джо как ни в чем не бывало.
– Все тоже. Один картель, управляемый из Мюнхена. В Нью-Йорке теперь только печатают. Одни только огромные печатные станки - а вот перед войной Нью-Йорк был центром мировой издательской индустрии, так во всяком случае говорят.

Заткнув уши пальцами, чтобы не слышать его голоса, она вся сосредоточилась на книге, лежавшей у нее на коленях. Она сейчас читала ту главу "Саранчи", где описывалось совершенно сказочное телевидение; особенно понравилась ей та часть, в которой говорилось о дешевых небольших приемниках для отсталых народов Африки и Азии.

"...только присущие янки "ноу-хау" и система массового производства Детройт, Чикаго, Кливленд, какие волшебные названия!
– могли совершить это чудо, наводнить этим бесконечным и до глупости благородным потоком однодолларовых (в китайских неконвертируемых долларах) телевизионных комплектах в каждую деревню, любое захолустье Востока. И когда такой комплект собирался каким-нибудь изможденным, лихорадочно-восторженным юношей в деревне, жаждущим не упустить шанс, тот, который предоставили ему великодушные американцы, этот крохотный аппаратик со встроенной в него батарейкой величиной не больше игрушечного биллиардного шарика начинал принимать. И что же он принимал? Сгрудившись перед экраном, деревенская молодежь - а зачастую и старшие - видела слова. Наставления. Прежде всего, как научиться читать. Затем остальное. Как выкапывать более глубокий колодец, как вспахивать более глубокую борозду. Как очищать воду для питья, лечить своих больных. А над головой у них вращалась американская искусственная луна, разнося телевизионные сигналы по всему миру... всем страждущим, всем алчущим массам Востока."

– Ты читаешь все подряд, - спросил Джо, - или многое пропускаешь?

– Это ведь замечательно, - сказала она.
– У него мы посылаем еду и знания всем азиатам, миллионам их.

– Благотворительность во всемирном масштабе, - заметил он.

– Да. Новый курс правительства Тагвелла. Оно поднимает благосостояние масс. Вот послушай.
– Она начала читать вслух.

"...чем был Китай? Единым нищим организмом, с жадностью взирающим а Запад; его великий президент-демократ, который провел китайский народ сквозь военные годы, теперь вел его в годы мира, вел в Декаду перестройки. Но для Китая это было никакая не перестройка, потому что эта почти сверхъестественная плоская и обширная равнина никогда не была обустроенной, все еще дремала в своем извечном сне. Пробуждающееся, да, существо, гигант, которому еще нужно было обрести сознание взрослого, войти в современный мир с его реактивными самолетами и атомной энергией, его автострадами и заводами, с его достижениями в области медицины. И откуда же раздаться тем раскатам грома, которые разбудят полностью этого гиганта? Чан Кай-Ши знал это, знал еще тогда, когда сражался, чтобы победить Японию. Он раздастся из Соединенных Штатов. И к 1950 году американские инженеры и техники, преподаватели, врачи, агрономы наводнили подобно какому-то новому виду жизни каждую провинцию, каждый..."

– Ты знаешь, что он сделал, автор этой книги?
– прервал ее чтение Джо.
– Он позаимствовал лучшее у нацистов, их социализм, организацию Тодта и те успехи в экономике, которых мы добились при Шпеере, и кому же он все это приписал? Новому курсу. И отбросил то, что было плохого, связанное с СС, истреблением целых народов и расовым неравенством. Но ведь это же утопия! Ты себе можешь представить, если бы союзники победили, был бы способен этот Новый курс оживить экономику и обеспечить тот подъем всеобщего благосостояния, о котором он твердит? Черта с два. Он рассказывает нам об одной из форм государственного синдикализма, корпоративного государства, вроде того, что мы создали под руководством дуче. Он говорит, у вас будет все только хорошее и ничего...

– Да не мешай же мне читать!
– свирепо воскликнула Джулия.

Он пожал плечами. Но разглагольствовать перестал. Она продолжала читать, но уже про себя.

"...и эти рынки сбыта, эти бесчисленные миллионы китайского населения заставили развить максимальные обороты заводы в Детройте и Чикаго; этот огромный рот, который никогда нельзя было насытить, этому народу нельзя даже за сто лет дать достаточно грузовиков и кирпичей, стальных слитков и пишущих машинок, консервированного гороха и часов, радиоприемника и капель от насморка. Американский рабочий к 1960 году имел самый высокий в мире жизненный уровень, и все благодаря тому, что статья, касающаяся предоставления, как его жеманно называли "режима наибольшего благоприятствования" непременно фигурировала в каждом договоре со странами Востока. США уже больше не оккупировали Японию, а та так и никогда и не оккупировала Китай, и все ж таки неоспоримым фактом оставалось то, что Кантон, Токио и Шанхай покупали не у британцев, они покупали у американцев. И с каждой такой покупкой рабочему в Балтиморе, Лос-Анджелесе или Атланте улыбалось еще большее благоденствие.