Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
Подполковник Вахтеев вышел, оставив рядового Максимова глубоко задумавшимся. Красный мячик, лежащий рядом с его безвольной рукой, на белоснежной простыне казался пятном крови…
* * *
Полковник Селиванов долго молчал, лишь раздувая свои пышные, будто у моржа или германского канцлера Бисмарка, усищи.
– Ты что, лейтенант, – начал он негромко, но постепенно повышая тон до командного рыка. – Дурака тут из меня строишь?! Что это такое? – швырнул он на стол бумагу. – Что это за хрень, я тебя спрашиваю?!
–
– А что так жидко-то – за отвагу? – язвительно склонил голову набок полковник. – Требовал бы уж сразу Красную Звезду! Да что мелочиться-то? Героя Советского Союза, во! Ни больше, ни меньше! С вручением ордена Ленина! И себе заодно! Будут у меня наконец-то в полку свои герои! Да сразу два! Ни гроша, ни гроша, да вдруг – алтын!.. За какие такие подвиги, Бежецкий?
– Там все сказано, – старался говорить ровным голосом лейтенант, хотя изнутри его горячей волной поднималась ярость: видел бы «полкан» раненого Максимова, лежащего среди рассыпанных стреляных гильз, готовясь пустить себе в голову последнюю пулю! Такое не забывается…
– Что там сказано? – Полковник сгреб листок обратно, приложил, не надевая, к глазам очки в треснутой, аккуратно смотанной синей изолентой оправе и торжественно прочел: – В одиночку отражал атаку многократно превосходящих по количеству мятежников до подхода основных сил… Прямо Александр Матросов какой-то! – снова отбросил он документ. – Капитан Гастелло!.. А вот у меня есть сведения, что рядовой Максимов, наоборот, самовольно оставил расположение части. Так, Бежецкий?
«Ну и сука этот Перепелица! – подумал Александр. – Жаль, в том бою его, собаку, не клюнуло… По идее, ему в госпитале-то надо валяться…»
– Да, оставил, но не самовольно…
– Брось крутить, лейтенант. То-то я не знаю! Деды послали салажонка в кишлак за чарсом или шаропом, а ты, взводный, проморгал. А потом чуть весь взвод не положил, засранца этого сопливого, маменькина сынка вытаскивая, который за себя постоять не может. Прав я?
Лейтенант не отвечал.
– Молчишь… Вот и молчи. Бумажку твою я использую, как она того заслуживает, – здоровенная пятерня старого вояки скомкала злосчастный лист, заодно прихватив еще пару каких-то бумажек, в хрустящий ком и отправила в мусорную корзину – приспособленную для этого латунную гильзу от снаряда калибра сто двадцать два миллиметра. – А ты иди и служи. Хорошо служи, понял? На тебя из-за этой твоей выходки и так косо смотрят. Виданное дело! – всплеснул полковник руками. – Вызвал «вертушки» пустой кишлак утюжить! Слава богу, не «грачей»![87] Был у нас в полку капитан Ефремов – тот все с перепою батальон норовил в ружье поднять да на Исламабад идти! Суворов хренов! Скобелев пополам с маршалом Жуковым! Слава богу, отделались от него – желтуху подцепил. В Союз сплавили… А ты вот с заброшенными кишлаками воюешь. С призраками!.. Все, пошел вон! Утомил ты меня, Бежецкий…
Александр вышел из штабного модуля с пунцовыми от стыда щеками. Высмеяли! Натыкали носом в дерьмо, как щенка! Нет, прав был Киндеев, когда не советовал никому рассказывать о том, что случилось. Прав бывалый вояка на все сто! Но ведь был же бой, был!
Лейтенант сунул руку в карман и вытащил теплую монетку…
* * *
Саша корпел над бумагами, продираясь сквозь дебри армейских канцеляризмов, когда в дверь его комнатки
в офицерском модуле, которую он делил со старшим лейтенантом Флеровым, кто-то поскребся. Как обычно, свободными вечерами старлей отсутствовал на пару не то с Амуром, не то с Бахусом (падок был ротный до этих двух античных божеств), и Бежецкий хотел воспользоваться одиночеством, чтобы разделаться с накопившимися долгами. Но не довелось…– Войдите! – рявкнул лейтенант, весь еще во власти заковыристых оборотов, на которые сегодня, как никогда ранее, был плодовит его мозг.
– Можно, товарищ лейтенант? – просунулся в комнату сержант Барабанов, ротный писарь и человек насквозь гражданский.
– Заходи, Барабанов, – вздохнул Александр, откладывая в сторону изгрызенную в творческих потугах шариковую ручку: как и большинство офицеров и прапорщиков полка, он устал бороться с этим «гражданином», ни в какую не признающим воинского этикета. – Присаживайся.
Писарь плюхнулся на жалобно взвизгнувший табурет (и как он умудрялся сохранять такие телеса при весьма скромной «перестроечной» кормежке?) и со стуком выложил на стол перед лейтенантом монету.
– Ну и что это ты мне приволок? – Саша, ни черта в коллекционировании не понимающий, даже не попытался взять тускло-белесую «серебрушку» в руки. – Похвастаться больше не перед кем своими трофеями?
Всему полку было известно, что сержант умудряется даже здесь, в Афганистане, отдавать дань своему хобби – нумизматике. Кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска, но большинство признавало право солдата на «гражданские заморочки». В конце концов – вполне безобидная степень сумасшествия. Не анашу втихаря покуривать или за самогоном под колючей проволокой ползать по минному полю. Некоторые даже помогали писарю, притаскивая с боевых, то одну старинную монетку, то целую пригоршню. Бежецкий тоже как-то пополнил коллекцию сержанта парой не то иранских, не то пакистанских – «арабских» одним словом – монет, заслужив тем самым горячую благодарность великовозрастного дитяти.
– Да это вы мне скажите, что это такое, товарищ лейтенант, – негодующе блеснул очочками Барабанов.
Пришлось брать монету в руки, рассматривать со всех сторон.
– Ну, двадцать копеек… Царские, – Бежецкий перевернул монету. – Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год… Стоп.
– Вот именно! – писарь торжествовал. – Какой царь в шестьдесят девятом? Его же на пятьдесят два года раньше свергли!
– Ну и замечательно. Мне-то какое дело до этого?
– Да ведь мне Перепелица этот двугривенный сменял! За две пачки «Примы».
– И что? Отобрать обратно? Он их уже скурил, наверное… Постой, – начало понемногу доходить до лейтенанта. – Когда сменял?
– Да вчера!
Александр задумался.
– Вот что, Барабанов, – он убрал монету в карман. – Позови-ка ты мне этого Перепелицу.
– А монета?
– Была и нету! – пошутил Бежецкий. – Было ваше, стало наше. Иди, иди, Барабанов…
Как ни крути, а добро, которое солдаты натырили тогда по карманам у убитых «духов», могло стать единственным доказательством того, что он, лейтенант Бежецкий, ничего не придумал. Ведь когда раненого Максимова «вертушкой» отправили в Кабул, на всякий случай долбанув пару-тройку раз «нурсами» по мертвому селению (по просьбе лейтенанта, конечно), он с солдатами таки спустился к кишлаку и обшарил там все. Увы, никаких следов боевиков обнаружить не удалось. Даже между камнями, где шел бой, не то что трупа – гильзы найти не удалось. Словно подмел все кто-то, да так аккуратно, что ни единой не оставил.