Зазеркальная империя. Гексалогия

– Откуда, – вздохнул атаман. – Наши местные у дальних воруют, а их местные – у нас. Восток, понимаешь. У соседа красть Аллах запрещает, а не у соседа, если он неверный – можно. И рук за это не рубят. Наши с нами «вась-вась» зубы скалят, в сакли свои зовут плов-кишмиш кушать, шароп хлебать. Знают, что если что – камня на камне от их кишлаков не оставим, боятся.

– Приходилось?

– Поначалу было дело… Пошалили, помнится, тут, двоих у нас порезали… Вот и пришлось показать нехристям что к чему. По-нашему, по-казачьи. Вмиг присмирели, прислали своих старцев на переговоры, пощады запросили. И вышел промеж нами договор: они к нам не суются, и мы их не трогаем. Вот, третий год соблюдают. Да и нельзя уже – родня.

– Как так? – опешил Саша.

– А вот так! – блеснул лукавым глазом есаул. – Казаков много холостых приехало. А у них тут – девок куча. Всех замуж не выдать – мужиков не хватает, даже если по четырех на одного, как у магометан водится. Сперва один местную засватал – вон их кишлак, через речку, – указал атаман в окно. – Посудили, порядили, да и окрутил их поп наш, отец Геннадий. Конечно, первой молодую, как водится, окрестить пришлось – Аксиньей…

– Разве можно?

– Да им-то без разницы! Лишь бы лишний рот спихнуть. Пришлось, разумеется, всем обществом скинуться на калым отцу Аксиньиному. Тут с этим строго. Десять баранов пришлось отдать да мануфактуры разной, того, сего… Торгуются эти горцы, как черти! Оружие с патронами клянчили, но я сразу сказал: нет, голубчики, не получите, и не просите. Чтобы нас и из нашего же тульского выцеливали? Нельзя… А там пошло – только поспевай самогон на свадьбах трескать. Так что, почитай, треть станичных баб – из местных. А и что? Они чернявенькие, да и у наших тоже гнедую или сивую поискать еще. Казачки, одним словом.

– А как же обычаи?

– Какие такие обычаи? Ты про паранджи, что ль? Ерунда! По первости дичились, правда, а потом – глядя на наших, поснимали одна за другой. И не зря, скажу! Красавицы, как на подбор! Не прогадали ребята! Мой младшенький тоже за речку заглядывается. Ох, чую, внучки у меня будут смуглые да вороные!

– А девушки как же?

– А вот с девушками – ша, – прихлопнул ладонью по столешнице есаул. – Тут без баловства. Казачки только за казачков замуж идут. Ну, или за русаков вроде тебя, если приглянется. Нам свой род казачий распылять нельзя.

– Но ведь дети афганских девушек…

– Тоже казаками будут. Настоящими казаками. Православными.

Видя, как посуровел казак, Саша понял, что задел собеседника за живое, и предпочел сменить тему:

– А чем вы здесь занимаетесь?

– В смысле? – опешил собеседник, настроенный, видимо, отстаивать свою точку зрения до конца и уже подобравший необходимые аргументы.

– Ну… В России казаки в основном занимаются крестьянским трудом… земледелием, то есть…

– И мы хлебопашествуем, – степенно кивнул атаман. – Как и пращуры наши.

– Здесь?

– А что? Конечно, пшеничка здесь не очень родит… Как в Оренбуржье примерно. Но вот кукуруза – прямо сама прет. Солнышко ей здесь пользительнее, чем у нас, говорят. И на корм, и на зерно пускаем. Превосходная, скажу я, культура!

Бежецкий чувствовал себя не слишком подкованным в агрономии и предпочел отшутиться:

– Ну, слава богу, не конопля.

– Да и для конопли здесь – рай, – откликнулся простодушный казак, но тут же поправился: – Это в смысле масла и рогожи. Законы мы блюдем. Неукоснительно. Нельзя – значит нельзя. И соседям намекнули, на всякий случай. А то они такие, понимаешь… Это уж нам совсем ни к чему.

– Но ведь с водой здесь плохо! Туземцы бедствуют.

– Это потому что по старинке у них все. В мечети своей помолятся и ну тяпкой – кетменем по-ихнему – землицу ковырять. А то – на волах. Прямо как при царе Горохе! И поливают как? Арыки отводят от реки, а воды в них – кот наплакал. Грязная, мутная, с песком… И пьют ее же. А мы что?

– Что?

– Сразу же выписали инженера, – удовлетворенно откинулся на спинку венского стула, жалобно хрустнувшего под ним, есаул. – Да не из Кабула – таких тут и нет совсем, – а из самого Туркестана. И он нам тут пробурил две скважины. Глубиной метров на триста каждая. Водица течет, – он причмокнул, – чистый нарзан! Батя мой легкими скорбен был (покури тютюну – табак здесь тоже, кстати, родится еще тот! – с его лет полсотни), а тут враз выздоровел. С водички да воздуха здешнего!.. Да ты, ваше благородие, спишь совсем! – заметил наконец патриот новой родины, что собеседник его совсем клюет носом. – Ну, утро вечера мудренее. Женка моя, Прасковья Африкановна, тебе в горнице постелила…

* * *

Ревя мощным двигателем, вездеход шустро катился по довольно неплохой для этих мест грунтовке, оставляя за собой в шлейфе кирпичной пыли километры пройденного пути. Катился бы и по бездорожью – проходимость его, благодаря четырем парам могучих колес, была великолепной. Происшествий с момента отъезда из Логаровской не случалось, и пассажир с командиром броневика – молодым казаком в чине урядника – выбрались на броню. Зачем без нужды париться в раскаленном, провонявшем резиной и прочими, не слишком приятными ароматами, стальном нутре боевой машины?

– А вездеход-то, смотрю, наш, путиловский, – заметил Саша, сидя на бухте троса и цепко держась за приваренную к корпусу скобу.

– Конечно, наш, – невозмутимо ответил казак, умудрявшийся на полном ходу смолить огромную самокрутку, спрятавшись от бьющего в лицо ветра за маленькой башенкой с крупнокалиберным пулеметом. Она время от времени поворачивалась из стороны в сторону, когда по ходу движения то слева, то справа появлялись жиденькие заросли кустарника или развалины – стрелок знал свое дело туго. – Других не держим.

– А как же международные договоры? – удивился поручик. – В Кабуле вон сплошь немецкая да французская техника.

– Нам эти договоры неведомы, – выпустил клуб сизого дыма станичник. – В Кабуле, может быть, и немецкими драндулетами балуются, а нам тут это ни к чему.

«Смотри, какие молодцы, – растроганно подумал Александр, сам не одобрявший перестраховщиков из командования. – Начхали на запреты и живут, в ус не дуют. Нет, право, казаки – молодцы! Почему только во всех остальных нет их сметки и презрения к опасности?..»

Атмосфера Кабульского «фронтира» здесь, после того как он увидел настоящий «фронтир», авангард Державы, уже не казалась ему такой уж восхитительной. Вольница, либерализм – да, но все равно какой-то выхолощенный, скованный по рукам и ногам запретами, кому-то в далеком Санкт-Петербурге кажущимися необходимыми… Бежецкий сейчас остро завидовал лихому парню, может быть, его ровеснику, не боявшемуся в этой жизни ни Бога, ни черта, разве что атамана своего, да и то – самую малость, как велят традиции. Именно такие сорвиголовы чаще всего спасали честь Империи в войнах прошлого, выручали в тех случаях, когда вымуштрованная и подготовленная по европейскому образцу российская военная машина давала сбой.