Зазеркальная империя. Гексалогия

Выяснил Петр Андреевич и личность загадочного лысоватого Ленина, портреты которого украшали здесь все и вся – от стен домов до денежных знаков. Оказывается, этот псевдоним принял симбирский дворянин, сын инспектора народных училищ и брат одного из участников заговора против жизни императора Александра III, ставший лидером одной из деструктивных «рабочих» партий, принявшей в качестве программы идеи немецкого экономиста Маркса и прочих мечтателей-утопистов. Воспользовавшись слабостью правящего императора, всеобщим разбродом умов, затяжной, малопопулярной в народе войной и некоторыми другими факторами типа кулуарной борьбы различных политико-экономических группировок за власть, большевики, как они сами себя называли (Чебриков как-то пропустил показавшуюся ему скучной историю их размежевания с меньшевиками, описанную в книге очень подробно), совершили переворот, вылившийся в многолетнюю гражданскую войну, истребление или изгнание из страны всей без исключений аристократии, причем даже той ее малой части, которая поддержала перемены, и почти всей интеллигенции, миллионы жертв среди ни в чем не повинных обывателей, разрушение частного предпринимательства, распад самой державы...

За скупыми бесстрастными строчками со страниц книги перед Петром Андреевичем вставали кровь и разрушение, варварски затаптываемая в грязь культура и славная история великой страны... Рушились во прах величественные церкви, и возносились монументы во славу какой-то малопонятной народу мировой революции, брат шел на брата, заливая родной кровью родную землю и сея в нее зубы дракона...

Граф временами швырял книгу на стол и бегал из угла в угол, отказываясь верить в реальность фантастического бреда, преподносимого ему сухим канцелярским языком, но любопытство снова и снова пересиливало раздражение.

На смену шизофреническим экспериментам адептов мировой революции пришел трезвый расчет диктатора с удачным псевдонимом Сталин, заново начавшего собирание империи, возрождение промышленности, иерархических отношений в общества... Странно, но именно положительные для любой державы шаги в данной книге встречались в штыки, в противовес восторгам самоубийственными телодвижениями революционеров... И снова война, снова с Германией, со своей стороны пытавшейся возродиться в качестве великой державы после поражения в предыдущей войне, снова большая кровь, миллионы жертв, страна на грани гибели, возвышение заокеанских хищников, нагревших на этом адском костре агонизирующей старушки-Европы свои жадные руки...

Не выдержав всего этого абсурда, ротмистр с силой запустил ни в чем не повинной книгой в стену и рухнул за стол, до боли сжав руками виски. Неужели это не сон? Неужели его, графа Чебрикова, сына, внука и правнука русских дворян, не жалевших своей жизни ради Империи, самого не раз щедро окропившего своей «голубой» кровью ее славный путь, угораздило попасть именно в этот сумасшедший мир? Не к людоедам каким-нибудь с Соломоновых островов, не к непонятным гуманоидам с далеких звезд, не в загадочную, в конце концов, даль, туманно описываемую модными господами-литераторами, а именно в Россию, в родную страну, только уродливо вывернутую наизнанку, искаженную, словно в кривом зеркале из пошлого балагана.

Из ступора ротмистра вывел только запах горелого. Вода в кастрюльке на буржуйке выкипела вся, и картошка, естественно, пригорела. А-а, черт с ней, сойдет и такая...

Нарезая толстыми ломтями ноздреватый хлеб, серый и клейкий, ротмистр вспомнил о бутылке водки, купленной у пролетария, которого он теперь знал, как правильно назвать, и выставленной на холод. Слава тебе, Господи, и тебе спасибо, гегемон! Водка – вот лучшее из лекарств для страдающей русской души!

Через полчаса почти все горести и открытия минувших дней незаметно отодвинулись в какую-то легкую дымку, сделавшись полупрозрачными и совсем не-пугающими. Водка оказалась паршивой, гораздо хуже той «огненной воды», кукурузного самогона, называемого аборигенами «виски», который доводилось пивать за океаном, но забирала хорошо, отлично справляясь со своим основным предназначением, разом и оглушая, и стирая память.

Последнее, что Чебриков запомнил довольно четко, был давно ожидаемый, но сегодня все-таки состоявшийся визит здоровенного серо-черного пушистого кота, приметного наполовину отсутствующим левым ухом, с высоким процентом вероятности, того самого кошачьего Шаляпина, вернее, судя по вполне бандитскому виду, помеси великого российского оперного баса с Франсуа Вийоном – средневековым парижским поэтом-уголовником... Пушистый певец привидением возник на пороге чебриковской хибары, непонятно как отворив тугую дверь, когда водка уже подходила к концу. От предложенной «огненной влаги» абориген вежливо, но решительно отказался, молча разинув пасть с солидными клыками. Та же участь ждала и пирожки. Изо всей снеди по вкусу пришлась гостю только большая ложка сметаны, действительно великолепной, с галантными извинениями за неимением под рукой чистого блюдечка (да и вообще, за полным его неимением!) вываленная прямо на стол.

* * *

– Время на подготовку ответа истекло, господин Чебриков! Пожалуйте к столу.

Руки немного дрожат. Это от волнения, нормально. Вроде бы все записано, все события и даты расставлены правильно... Все равно страшновато.

– Ну что же вы, Петр Андреевич?

Эх, была не была! Чебриков поднимается из-за стола и по пологому пандусу между рядами скамей, позванивая шпорами, спускается вниз, к экзаменаторам.

– Ротмистр Чебриков, Петр Андреевич... граф.

Экзаменаторы, все четверо, весело переглядываются, кто деликатно пряча усмешку, а кто внаглую, растягивая рот до ушей, шепчутся.

– Это обстоятельство, знаете ли, нас не очень волнует, господин Чебриков, – наконец замечает, встряхнув кудрями, старший из строгих судей, пышноволосый брюнет в пенсне и с чеховской бородкой. – Мы, поверьте, как-то выше сословных предрассудков. Итак, – помолчав и дав Чебрикову в полной мере осознать свой ляп, продолжил он. – Хотелось бы для начала узнать номер вашего экзаменационного билета, господин Чебриков.

– Номер... – Ротмистр, вспомнив только сейчас, что так второпях и не посмотрел номер билета, вскидывает к глазам бумажку.

Но этого же не может быть! В верхнем левом углу отпечатанного на серой газетной бумаге экзаменационного билета, чуть выше вопросов, значится черным по белому: № 666...

– Что же вы остановились, господин Чебриков? – Голос экзаменатора холоден и сух.

– Шестьсот шестьдесят шесть... – вяло читает Петр Андреевич.

Экзаменатор, ничуть не удивившись, заносит странный номер в ведомость напротив фамилии экзаменуемого и кивает на стоящий напротив стул:

– Присаживайтесь...

Чебриков пытается сесть на стул, но это невозможно: шашка в ножнах путается под ногами, цепляется за стол... Черт бы побрал этот анахронизм, но что поделаешь: неизменный атрибут парадной жандармской формы... Наконец Петр Андреевич устраивается, поставив шашку между ног, будто так и задумывалось, и, картинно опершись на эфес, готовится отвечать на задаваемые вопросы.

– Итак, дорогой мой Петр Андреевич, – елейным голоском начинает похожий на крысу длинным подвижным носом и скошенными лбом и подбородком крайний слева экзаменатор, – ответьте-ка нам на такой вот вопрос...

Он медлит, лениво перелистывая короткими, поросшими серой щетиной пальцами какую-то книжку, в которой Чебриков с ужасом узнает проклятую «Историю СССР».

– Сообщите-ка нам, сударь, в каком году и где именно состоялся Первый, учредительный съезд РСДРП?

Черт возьми, но в билете такого вопроса явно не было! Там было... Чебриков с ужасом понимает, что не помнит ни единого слова из только что прилежно исписанных листков, лежащих сейчас перед экзаменаторами слишком далеко, чтобы разобрать хотя бы строчку.