Зажечь небеса

– Просто слушай мой голос. – Ее пальцы почти невесомо касались моей головы. – Ты подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Хорошо? Он дышит вместо тебя. Постарайся не сопротивляться. Я здесь. Слушай меня. Я расскажу, что случилось. Ладно?

Я моргнул, потому что был слишком слаб, чтобы кивать.

– Ты в Балтиморе, в Медицинском центре имени Уолтера Рида, – сказала Отем. – В Сирии тебя ранили. Сначала тебя самолетом отправили в Германию, а теперь ты здесь. Аппарат поможет тебе дышать, пока ты окончательно не придешь в себя. Вот и всё.

Слезы навернулись мне на глаза, я зажмурился, чтобы их сморгнуть, и почувствовал, как они текут по щекам. Отем протянула руку и вытерла одну слезу, потом ее рука сжалась в кулак, и ее собственные слезы закапали на белую простыню. Несмотря на ободряющие слова, ее красивое лицо исказила гримаса боли.

«Потому что Коннор мертв».

При мысли об этом я вздохнул, и спину снова обожгла волна боли. Проклятая трубка в горле не позволяла мне ни закричать, ни выругаться, и тогда я выдернул руку из пальцев Отем и жестом изобразил, будто что-то пишу в воздухе невидимой ручкой.

– Хочешь что-то написать? Подожди, сейчас…

Отем исчезла из поля моего зрения, и моя рука снова упала на кровать. Ужас отступил, оставив меня обессиленно дрожать от боли. Я почти не мог двигаться.

Отем появилась снова и вложила мне в пальцы шариковую ручку.

– Держи.

Она бережно приподняла мою руку, и я почувствовал, как она прикладывает ее к небольшому бумажному блоку. Ручка весила не меньше тысячи фунтов, но я всё-таки нацарапал одно слово.

Коннор

Отем прочла, что я написал, и на ее лице отразились понимание и ужас.

– О, Боже. Прости, ты же не знаешь. Коннор жив, у него всё в порядке, – быстро сказала она и сморгнула слезы. – Он здесь. В смысле, он уезжает домой. Вчера его отправили в отставку, и сегодня вечером его мать везет его обратно в Бостон. У него серьезный перелом руки, но в целом он здоров. С ним всё хорошо, Уэстон, честное слово. Он жив.

Я в изнеможении смежил веки, чувствуя невероятное облегчение.

«Я это сделал. Я победил. Носочный Мальчик мертв, отныне и навеки».

Одно долгое мгновение я наслаждался своим триумфом, а потом палату огласил визгливый голос моей матери. Мне на лицо закапали слезы: Ма обхватила мою голову и расцеловала меня в обе щеки. Моя мама. В голове возникло множество детских воспоминаний о безопасности и любви: когда я разбивал коленки или царапал палец о дверь машины, мама всегда приходила на помощь. И сейчас она тоже рядом.

Поглядев поверх маминых плеч, я увидел Пола – он улыбался и промокал глаза. Они с мамой здесь, Отем здесь, и с Коннором всё хорошо.

– Привет, Уэс. – Теперь возле кровати стоял высокий мужчина в синей форме медика и накинутом поверх нее белом халате. – Я доктор Ковальчик. – Давай-ка посмотрим на тебя…

Он посветил фонариком мне в глаза, хотя мне хотелось только одного: уснуть и спать без сновидений, но зверская боль в спине никак не унималась, грызла и грызла мои кости.

Я нащупал лежащую на простыне ручку и нацарапал на блоке бумажных листочков:

Болит

– Ему больно, – сказала Отем, поворачивая к себе листочки. – Вы не могли бы дать ему что-то?

Врач, не переставая светить мне в глаза, сказал медсестре что-то про обезболивающее, и через несколько минут сутолоки и приглушенных разговоров теплая волна забрала меня с усеянного острыми камнями острова боли и унесла. Унесла далеко, только Отем по-прежнему держала мою руку, так что я знал, что обязательно вернусь.

Мои губы как-то странно выгнулись вокруг эндотрахеальной трубки, и я понял, что улыбаюсь или, точнее сказать, пытаюсь улыбнуться. Откуда-то издалека донесся голос моей матери:

– Я хочу знать правду. Он будет снова ходить или нет?

«Снова ходить…»

Холодный, пронизывающий страх пронзил мое сердце, но я был уже слишком далеко. Я цеплялся за руку Отем, но больше ее не ощущал. Отем исчезала, уносилась всё дальше по беговой дорожке. Мысленно я рвался за ней, но в голове стало пусто, осталась только одна мысль.

Носочный Мальчик не умер. Он остался здесь точно злобный призрак, обитающий в старом шкафу на чердаке. Он смеялся надо мной, пока я, барахтаясь, уплывал всё дальше, терялся в пространстве.

«Я никуда не уйду… да и ты тоже».

Глава седьмая Отем

На следующее утро я проскользнула в палату Уэстона, держа в руках два стакана кофе; помещение было залито серебристым светом. Я поставила один стакан на стол, возле которого сидела Ронда, и медсестра благодарно улыбнулась.

– Он спит, – произнесла она одними губами.

Мне хотелось сесть рядом с Уэстоном и держать его за руку – как и просил Коннор, – но ранее этим утром доктор Кей велел отключить Уэстона от аппарата искусственной вентиляции легких. Наконец-то! Эндотрахеальная трубка раздражала Уэстона, он постоянно ею давился и пытался дышать самостоятельно. Я села возле окна, сжимая в руках стакан кофе, и стала пристально наблюдать за грудной клеткой Уэстона. Она равномерно поднималась и опускалась.

– Он отлично держится, – сказала Ронда.

Я кивнула и слабо улыбнулась.

«Пока что».

Сегодня команда ортопедов собиралась проверить, насколько сильно поврежден спинной мозг Уэстона. Доктор Кей настаивал, что нам не следует паниковать, пока нет результатов тестов, но я никак не могла выбросить из головы слова Коннора.

«Уэс никогда не будет ходить».

Я перевела взгляд с груди Уэстона на его длинные ноги, укрытые простыней; я надеялась, что они вот-вот шевельнутся или дернутся, но этого не происходило, и тогда я стала придумывать оправдания этой неподвижности.

«Он прошел через ад. Он находится под действием обезболивающего. Он еще слишком слаб».

От переживаний мне буквально было больно дышать, а поскольку Руби вернулась в Бостон, мне не у кого было искать поддержки и утешения.

Еще я скучала по Коннору. Он был на войне несколько месяцев, потом вернулся, и мы провели вместе несколько часов, наполненных болью, противоречиями и неприятными откровениями. А теперь он снова уехал. Я нуждалась в нем, более того, сейчас он нужен Уэстону.

– Доброе утро, солдат, – мягко сказала Ронда.