Зажечь свечу

— Да из Москвы. Путешествую вот…

— Ох ты, батюшки! — не выдержала толстухина соседка.

— И все на этом самом, на велосипеде, что ли? — спросила тетка, улыбнувшись.

— Да, все на этом. Дороги у вас…

— А зачем же это вы путешествуете-то? — не унималась теткина соседка.

— Как зачем? — ответила за меня тетка. — Посмотреть, как люди живут. Так ведь?

— Конечно! Да не только… На себя самого посмотреть — тоже. Со стороны.

Все шестеро напряженно задумались, осмысливая высказанное мною.

— Он спортсмен. Тренируется, — мрачно объяснил наконец татарин.

— Ну, и это верно, — покорно согласился я.

— Устал небось, сынок… — жалостливо протянула соседка. — Ай нет?

— Да уж он привык, — ухмыльнулся татарин.

— Еще бы не привыкнуть. От самой Москвы ведь едет-то, — поддержала его толстуха.

Несколько секунд опять все молча разглядывали меня.

— Э-эх, знала я одного путешественника, — сказала толстуха и тут же завладела всеобщим вниманием. — С бородой с черной, а росту — под потолок. Ну, три метра, как не соврать. Отродясь таких больших людей не видывала. Тот все пешком ходил. Чего же ты ходишь, бывало, спросят. А я, говорит, бабоньки, хочу посмотреть, как люди добрые живут. И ходил, и ходил. Все смотрел. Ох и большущий!..

Заскрежетав тормозами и подняв столб пыли, у беседки остановилась машина.

— Куда? — закричал я, выскакивая из беседки на солнце.

— До Пушкарей.

Шофер выжидательно смотрел из кабины. Татарин с женой, вскочившие тоже, разочарованно вернулись на свое место.

— А далеко это, Пушкари? — спросил я, смутно помня по карте название.

— Полдороги до Новгорода-Северского.

— С велосипедом возьмете?

— Давай.

И вот мы трясемся в кабине вместе с шофером, а в кузове на каких-то ящиках подпрыгивает мой бедный транспорт. Шофер оказался очень вежливым, — видимо, принял меня за разъезжающего корреспондента. Пока ехали, он доходчиво объяснил мне, как убирают хлеб.

— Вон, посмотрите, — думаете, что это такое? — говорил он, терпеливо выкручивая рулем и время от времени поглядывая на меня спокойными серо-голубыми глазами. — Это — снопы. Пшеницу скосили, собрали в снопы, а теперь молотить будут. Смолотят — зерно получат, отвеют, а потом — на мельницу. Так мука получается, а из муки еще хлеб надо испечь.

— А это что? — спросил я, желая сделать ему приятное своим вниманием, когда не в первый раз уже увидел какие-то маленькие симпатичные снопики.

— Это конопля, — терпеливо разъяснял он, думая, что, может быть, хоть теперь-то хоть один городской человек будет понимать сельское хозяйство по-настоящему. — Коноплю тоже надо скосить — а косят у нас, между прочим, вручную, серпами, — а потом ждать, пока она в снопах не подсохнет. А после еще теребить… У вас в городе все готовое, а здесь, в сельской местности, очень много труда нужно приложить…

Так, с содержательными разговорами, быстро доехали до Пушкарей, денег шофер не взял, помог спустить на землю тяжелющий велосипед, а когда я, уже сев в седло, поехал, сзади раздался гудок. В кабине с разговорами я оставил пакет с картами, документами и деньгами — взял в кабину, опасаясь, что в кузове он вывалится из рюкзака.

— Возьмите, пожалуйста, нам чужого не нужно, — улыбаясь сказал шофер.

И запылил на своем грузовике направо, к виднеющимся домикам деревни — домой после работы ехал. А я опять остался один.

Километра два пришлось протащиться самостоятельно, время шло уже к вечеру, потихоньку стало смеркаться, и понял я, что если и дальше так пойдет дело, то Новгорода-Северского сегодня мне не видать. А у меня уже идиосинкразия выработалась к этой дороге. Согрешившего раз тянет грешить вторично, а я, если уж быть до конца честным и точным, согрешил сегодня с машинами дважды: один раз до Гремяча, а второй — вот, до Пушкарей. Места, по которым я тащился, правда, были ничего себе: ветра, как всегда к вечеру, и в помине не было — так что пыль лежала в добром спокойствии, тем более что и машины ее не тревожили, — видимо, разъехались по домам. Солнце уже начало свои вечерние метаморфозы — листья кустов и деревьев светились то золотым, то багряным. И вообще вокруг разлилась такая до бесстыдства откровенная мирная благодать, что дорожные мучения и вообще трудности и усилия казались просто бессмысленными и никчемными. Оставаться в Пушкарях на ночь? Но тогда завтра опять нудная пыль… Нет, да здравствует древний город земли русской Новгород-Северский!

А тут как раз начался разъезженный до неузнаваемости песчаный подъем, по сравнению с которым подъезд к Дудоровскому казался легкой прогулкой. Я положил свой исстрадавшийся транспорт на обочину и в отчаянной решимости, увязая по щиколотки, вышел на середину дороги с самыми серьезными намерениями относительно попутных машин.

Тишь была такая, что стуки и говор доносились сюда из Пушкарей, которые я давно проехал. Где-то прострекотал мотоцикл. Протарахтела машина и смолкла. Ни гугу. Ну и сторонка! Возвращаться в Пушкари? Нет уж, дудки. Еще автобус на Новгород-Северский должен идти из Гремяча. Уговорю шофера, да еще те знакомые из беседки, бог даст, вступятся — они ведь автобуса ждали.

Выезжая из Москвы, я взял с собой жерлицы, крючки, лески, поплавки. Даже кастрюлю и соль. Ловить — так надо было в Десне под Трубчевском, но эти замыслы как-то не оправдали себя. У каждого путешествия есть свой ритм и окраска — долгие бдения с удочкой и возвышающие душу сидения у костра нарушили бы очарование динамики, ритмичной смены впечатлений. Вот на плотах или байдарках — другое дело. Даже на автомобиле. Я в свое время еще скажу все, что думаю о путешествии на автомобиле, — разумеется, с точки зрения убежденного велосипедиста. Но уже сейчас могу заявить, что такой отвечающей духу времени и существу человека ритмики, как в путешествии на велосипеде, вы не найдете нигде — разве что, как я пока лишь подозреваю и как уже говорил, в неторопливых полетах с портативными реактивными двигателями на спине.

Кстати, велосипед — единственное средство передвижения, рабом которого вы не становитесь.

И доказательством этого как раз и было мое непоследовательное отчасти — только отчасти! — поведение на дороге от Витемли до Новгорода-Северского.

Так с угрызениями совести было покончено, и я мужественно стоял, широко расставив ноги, вязнущие в дорожном песке, и навострив уши. Любая из моих рук была готова незамедлительно взметнуться вверх при приближении подходящего транспорта. Однако транспорт не приближался. Все-таки я рекомендовал бы людям, страдающим неуверенностью в себе (одна из самых распространенных болезней двадцатого века), закатиться вот так на велосипеде в какую-нибудь глушь. Да еще никаких палаток с собой не брать — разве что небольшой продуктовый «н. з.». Странный парадокс получается здесь: чем хуже — тем лучше. Чем хуже ваше положение объективно, тем лучше чувствуете вы себя, так сказать, субъективно.

То, что машин на дороге не было, меня, в общем, как-то и не очень трогало. Я стоял и спокойно наблюдал, как опускается солнце. Наш дом там, где мы находимся. Говорил кто-нибудь из великих эти слова? Я лично не знаю, но настоящий, уверенный в себе путешественник может это сказать. Зато определенно говорили другое: человек носит счастье в себе самом. Задача — помочь ему расцвести…

Но чу!.. Вроде бы и тихо было — и вдруг сразу близко зарокотало: грузовик! Я на всякий случай подвинулся к обочине и чуть помахал руками — для разминки.

Отчаянно, хрипло уже и даже как-то жалобно завывая, показалось это медленно ползущее доисторическое животное, и фары его словно помутнели от напряжения. Несчастный. Однако, не медля, я вскинул правую руку вверх и помахал ею, изобразив на своем лице на всякий случай еще и просящее выражение. Черта с два. Грузовик, как-то неловко вильнув, не сбавляя отчаянного, из последних сил, напряжения, прополз мимо, скрылся чуть повыше за поворотом. И из сочувствия к его адскому труду, долго еще слыша, как он мучается, бедняга, я даже и не обиделся на шофера, хотя кузов грузовика был пуст.