Здравствуйте, Эмиль Золя!

Эти несносные сардинщики мешают ему работать!.. «Я не знаю, что за романтический дух сидит во мне, но я мечтаю о скалах с углублениями в виде ступеней, о рифах, о которые в шторм разбиваются волны, о разбитых молнией деревьях, кроны которых мокнут в воде». Порой он начинает злиться. Случаются перепалки между Коко и г-жой Франсуа Золя. Случаются штормы на море. Чтобы ничего не слышать, он обвязывает голову полотенцем!

То, что он делает, очень важно. Это ключ к политической основе «Ругонов» — роман «Его превосходительство Эжен Ругон», который будет иметь наименьший успех, но которому автор придавал самое большое значение.

Эжен Ругон, находившийся в самом центре описываемых событий в «Завоевании Плассана», становится министром Империи. Он любит Клоринду, красивую Легкомысленную женщину, которая хочет выйти за него замуж. Он уклоняется от этого. С помощью интриг Клоринда помогает Ругону подняться на верхнюю ступень Иерархической лестницы, но делает это для того, чтобы глубже была пропасть падения. «Эжен Ругон, это целомудренник, который ускользает от женщины и который любит власть не столько за блага, предоставляемые ею, сколько за то, что она — олицетворение его собственной силы, Эжен Ругон для меня не кто иной, как министр Эмиль Золя», — заметит с присущей ему проницательностью Поль Алексис. Но еще более важным в романе является фон описываемых событий — период 1856–1861 годов. Золя перед своим отъездом из столицы обращается к знаменитым папкам, «насыщенным материалом», в библиотеке Бурбонского дворца, к заметкам, посвященным непринужденным беседам с Флобером. Он вспоминает о Руэре. Он думает также о Гамбетте. Что же касается Клоринды де Бальби — то это герцогиня Кастильон. Прообразом графа де Марси послужил Морни, бывший патрон Альфонса Доде.

Мать вяжет. Габриэлла ушла ловить креветок. Он ворчит.

— Эмиль, — говорит ему тихо мать, — ведь ты приехал сюда на лето не ради меня. Ты сам упросил меня сопровождать тебя, чтобы заботиться о Габриэлле. Конечно, когда жена постоянно болеет…

Золя не отвечает. У него столько работы. Роман. Корреспонденции в Марсель. Большой очерк о Гонкурах для «Вестника Европы» в Санкт-Петербург. Усталость, огорчения, тоска. Море ночью поет свою бесконечную песнь. Он больше не работает, взор его блуждает где-то далеко за запотевшими стеклами пенсне. Он думает не о Ругоне, не о Марси, не о Клоринде, а об иных героях, которые уже вытесняют их…

«Я замышляю свой следующий роман, роман о народе, который представляется мне необыкновенным».

С чувством облегчения возвращается он снова в туманный октябрьский Париж, возобновляя свою однообразную жизнь журналиста-писателя, трудолюбивого романиста.

Часть четвертая «ТОЛСТЫЙ» ЗОЛЯ

Видишь ли, работа заполнила все мое существование. Мало-помалу она отняла у меня мать, жену, все, что я люблю.

Глава первая

Первоначальный план «Западни». — «Народ на Внешних бульварах». — Арго и происшествия.

— Реакция социалистов и буржуа. — Мнение Виктора Гюго. — У Траппа, апрель 1877 года.

— Золя провозглашает натурализм. — «Западня», анонимное общество.

Сохранился первоначальный план «Западни». Его можно отыскать в отделе рукописей Национальной библиотеки. Вот как он выглядит:

«Общий план. Главы в среднем по 20 страниц каждая, самые короткие — по 10 страниц, самые длинные — по 40. Энергичный стиль. Роман о падении Жервезы и Купо; последний вводит Жервезу в рабочую среду; показать, что нравы рабочих, пороки, падения, моральное и физическое уродство объясняются средой, условиями жизни, созданными для рабочих нашим обществом».

Золя размышляет о плане, прогуливаясь между Бельвилем и Монмартром. Он неторопливо идет вдоль каналов квартала Вийетт, этой печальной фабричной Венеции, мимо платформ Восточной и Северной железной дороги и попадает наконец на сельский Монмартр с его виноградниками. Его поражает улица Гут-д’Ор. Он проходит мимо домов, построенных в прошлом веке, неказистых, скособочившихся, стиснутых новыми постройками с оштукатуренными стенами. «В этом году разворотили весь квартал. Прокладывая бульвар Мажента и бульвар Орнано, уничтожили старую заставу и проделали дыру во Внешних бульварах». Он следует за Нана, рано развившейся девочкой в обтрепавшейся снизу юбке. Девочка останавливается на углу улицы Гард. Золя тоже останавливается. Он перечисляет все увеселительные заведения, в которых она, став взрослой, будет выставлять напоказ свое слишком красивое тело, — «Капуцин», «Пети Шато Руж», «Пети Рампонно», «Гран паризьен», «Кафе Дельта» [70] , «Баль Робер», «Элизе Монмартр» [71] , «Баль де ля Буль Нуар» [72] , «Баль де л’Эрмитаж», «Баль де ля Рэн Бланш», «О Гран Салон де ля Фоли», «Баль де Вертю», «Гран Тюрк»… Он вздыхает. «Пятиэтажный дом. Он глядел на улицу длинными рядами стекол. В каждом ряду было по пятнадцать окон. Черные жалюзи с продавленными решетками придавали огромной стене вид развалины. Первый этаж занимали четыре лавки». Этот Дом будет изображен в романе. Он делает набросок. В доме есть прачечная. В облаке пара женщина с обнаженными до плеч руками гладит белье. Золя смотрит на Жервезу глазами влюбленного кузнеца, образ которого тоже рождается в его воображении:

70

Существует и по сей день.

71

Существует и по сей день.

72

Существует и по сей день.

«Изучение влияния среды на женщину. Это вполне заурядная женщина, ни хорошая, ни плохая, она уже видела немало печальных примеров, но в самой ее натуре заложено стремление действовать и трудиться; она немного напоминает бездомное животное, мечтающее о конуре и похлебке. Слабости, присущие ее полу. Она чувствует себя, как монета, брошенная в воздух: орел или решка — это дело случая. Наследственность с материнской стороны: ее мать — принесшая себя в жертву, вдова, истинная труженица… В общем очень симпатичная».

Он не расстается с этой красивой хромоножкой, «уродство которой очаровательно» и о которой он хочет с любовью рассказать в «Простой жизни Жервезы Маккар». Это одно из первых названий, пришедших ему на ум, является весьма знаменательным. Столь же знаменательно и имя — Жервеза Леду, которое придумал Золя, уделявший такое большое внимание именам своих персонажей. Жервеза воплощает для него всю человеческую нежность. Он не подозревает еще того, что ее образ ускользнет от него и обретет иной облик, иные душевные качества.

Писатель заходит к торговцу вином в Шато Руж. Посетители молча стоят у стойки. Какой-то весельчак, перетянутый ярко-красным поясом, заказывает «чего-нибудь покрепче». Ему наливает хозяин, толстяк с пухлыми руками, с крошечным лбом идиота, окаймленным черными волосами, прилипшими к жирной коже. Клиент смотрит внимательно на стопку, затем с невозмутимым видом подходит к двери, распахивает ее, возвращается к стойке и, взяв свой маленький стаканчик, наполненный сивухой, ударом башмака выбрасывает его на тротуар, где он разбивается вдребезги:

— Возвращайся, когда подрастешь!

«Это особый мир», — размышляет романист. Он вспоминает эпизод с пьяницей, осенявшим себя крестом, из романа «Возвышенное» Дени Пуло, на которого постоянно ссылался. Он снова видит перед собой этого склонившегося над столом забулдыгу с глазами навыкате, который крестился на собственный манер. «Он приложил два пальца ко лбу, потом к правому, к левому плечу и наконец к пупку, бормоча при этом: „Монпарнас, Менильмонт, Куртиль, Баньоле“, — и трижды ткнул себя под ложечку в честь Жареного кролика» [73] . Он столь отчетливо запомнился ему, что впоследствии Золя изобразит его в своем романе, не подозревая, что теперь этот характерный жест устарел. Вводя этот жест, он не допускает грубой ошибки, поскольку и сегодня он воспринимается как образная достоверная деталь.

73

Эмиль Золя, Собр. соч., т. 6, ГИХЛ, М., 1962, стр. 289.