Зеленая книга леса

Окажется на пути у веретеницы вода — ручей, канава, озерко или большая лужа, она уверенно и быстро переплывает преграду, даже быстрее и проворнее, чем змея, словно опасаясь остаться на виду лишнюю секунду. Стиль плавания у обеих одинаков, только веретеница изгибается сильнее, словно вкладывая в движение всю силу. Может нырять и оставаться некоторое время у дна. В сухую погоду, когда долго не бывает дождей, ищет веретеница воду, чтобы напиться. Как ни терпеливо переносит жажду, пить ей необходимо, несмотря на то, что ничего сухого в рот не берет. Осторожно-осторожно дотрагивается веретеница раздвоенным языком до капли росы или дождя на травинке, на упавшем листе, и, словно смакуя, не спеша всасывает всю без остатка, а потом ищет новую. Маленьким бывает достаточно и одной росинки, от которой даже паутинка не провиснет. Веретеница нетороплива в движениях, путь впереди себя прощупывает языком. Он лишь немного напоминает змеиный, имея на кончике небольшую вырезку. Прикосновение его почти неощутимо, и от него не поежится ни слизень, ни дождевой червь — повседневная добыча веретеницы. Быстрая и проворная добыча не про нее. А слизня она прощупывает языком, неторопливо примеряется, как лучше схватить, и, не торопясь, берет его маленьким ртом с мелкими-мелкими зубами, после чего медленно начинает заглатывать живьем. Со стороны кажется, что это для нее мучительно трудно. Проглотив одного-двух слизней, она и смотреть не хочет на третьего и несколько дней ничего не ест. И все-таки у такого неловкого и медлительного охотника может оказаться в зубах и проворный лягушонок остромордой лягушки, спрятавшийся от дневной жары под лесную подстилку.

Умеренность в еде обычна для веретеницы. Зачем много есть, когда не надо гоняться за добычей, бороться с ней? Однако при малом аппетите сила у нее немалая: сама едва толще карандаша, веретеница может так напрячь свое тело, что ее, как карандаш, можно уравновесить на лезвии ножа. В таком состоянии она производит впечатление неживого предмета. А когда видишь, как легко ввинчивается веретеница в крупитчатую лесную почву или песок, прокладывая там длинные ходы-норы, становится понятно, для чего животному такие сила и упругость.

Нора у веретеницы что-то вроде временного жилья: высунет голову на поверхность и, замерев неподвижно, как изваяние, долго смотрит на дневной мир. Маленький намек на близкую опасность — и голова исчезает прежде, чем ее заметят. В норе веретеница может ползти и хвостом вперед.

Раз в году, весной, через месяц после пробуждения, веретеница линяет: чешуйки на ней взъерошиваются, придавая ящерице больной вид. Она медленно ползает, разыскивая щель потеснее между корнями или под упавшим стволом. Протискиваясь с силой в эту щель, она освобождается от поношенного и ставшего тесным одеяния, выползая из него, как из чехла, но не выворачивая по-змеиному наизнанку. Выползает она не голой, а в свежей чешуе, которая на спине и на боках блестит, как лакированное ореховое дерево. Чешуя тонкая, но удивительно прочная: почти полгода роется веретеница в песке и земле, а осенью ее покров лишь чуть тусклее, чем был после линьки, и без единого изъяна.

Самец крупнее самки и с более темной спиной, на которой двумя рядами разбросаны мелкие, с просяное зерно, сине-фиолетовые пятнышки, его весеннее украшение. Со стороны брюшка все веретеницы окрашены одинаково, в черно-свинцовый цвет. Детеныши этих ящериц наряднее взрослых: серебристые, с узкой черной полоской на спине. Рождаются они в конце лета — начале осени. Мать не откладывает яйца, бросая их на произвол судьбы, как другие ящерицы, а вынашивает в своей утробе, пока не приходит момент вылупляться из них детенышам. В этом немалый шанс на спасение потомства от зубов лисы, которая умело разыскивает и выкапывает зарытые яйца черепах, змей и ящериц.

Маленькие ящерки, только родившись, ростом не толще и не длиннее цыганской иглы, тут же расползаются в разные стороны, готовые к самостоятельной жизни. Новорожденные разыскивают добычу по своему росту — мелких слизней, мелких дождевых червей. Хватка у них уже как у взрослых: иной слизнячок, спасая свою жизнь и пытаясь вырваться, даже тащит ящерку за собой, но та, цепляясь хвостиком за что придется, не выпускает его и одерживает первую победу.

Никакого воспитания или дополнительного обучения молодым веретеницам не требуется. Будут жить, прячась от дневного света и от света звезд, под лесной подстилкой до тех пор, пока не станут взрослыми. Рождается их у одной матери не более десятка, но не узнать и не предсказать, сколько доживет до того времени, когда сами смогут дать жизнь новому поколению, потому что не только безобидна, но и почти беззащитна эта похожая на змею безногая ящерица.

Лисички у лисьей норы

сухую погоду, чтобы никого не пугать шорохом шагов и себе не мешать слушать толоса природы, в лесу приходится выбирать торные тропинки и дороги. Зато после дождя можно идти где угодно, не глядя под ноги: мягко вдавливаются в лесную подстилку размокшие шишки, и если и хрустнет под сапогом сучок, то глохнет звук, словно в подушке. Вот лосиха словно плывет по высоким зарослям орляка, оставляя за собой борозду, из которой торчит головка и рыжая полоска спины лосенка. Чуткие уши лосихи поворачиваются в разные стороны, ловя подозрительные звуки, но, кроме комариного писка и птичьих песен, ничего не слышно в лесу.

Выбравшись из папоротниковых зарослей, лосенок легко забегает вперед и просит мать остановиться, чтобы глотнуть немного молока. Меня они не замечают, и, когда лосиха отворачивается, я быстро стираю с лица и шеи комаров и снова засовываю руки в карманы, чтобы спасти их от укусов. Наконец, большой и маленький звери скрываются за бугорком, но в это время сбоку я замечаю, какое-то неясное движение: из-под корней березы вылез лисенок и, чуть подавшись вперед, смотрит в ту сторону, откуда, наверное, чаще всего возвращается мать. Я знал это место как дом барсука, в котором десятка два входов-выходов, а оказалось, что хозяин уже другой: лиса с лисятами.

Вслед за первым быстренько вылезли остальные пять лисят и засновали по утрамбованному, без единой травинки, пятачку перед норой, то принюхиваясь к земле, то поводя носом поверху. Старая лиса узнала бы человека в любой позе, а эти звереныши еще не видали за свою жизнь того, кто ходит на двух ногах. И когда я, не шевелясь, окликнул их вполголоса, они, как один, посмотрели в мою сторону, но не на меня. Второе «приветствие» произвело на них то же самое впечатление, а на третье двое даже не оглянулись.

Настроение у лисят было не из лучших, и с игрой не клеилось. За целый день подземного сидения они проголодались, а как начать охоту самим, не знали и словно боялись переступить границу утоптанного пятачка. Тени от деревьев слились в одну большую тень, значит, солнце опустилось ниже леса, и тогда вылетели все комары, которые прятались под крапивными листьями. Я корчил гримасы, жмурил глаза и дул на кончик носа, но комарам это даже нравилось.

Избавление пришло от самой лисы: она только раз тявкнула с коротким подвывом у меня за спиной, и лисята мгновенно исчезли под землей. Ждать их снова не было смысла, потому что мать перебежала поближе к норе и таким же манером тявкнула еще два раза. Она была так близко, что были четко видны щелочки зрачков в светлых глазах, тонкие стройные ноги, точеная мордочка; от плеч до кончика хвоста, как рваное рубище, ее покрывала клокастая зимняя шерсть. Взлаивая, лиса кружила неподалеку, недвусмысленно предлагая убираться. Пришлось подчиниться.

Мне вспомнилось немало встреч с четвероногими и пернатыми дикарями, когда неподвижность обманывала не только детенышей, но и взрослых животных. Четверо июльских бельчат спрыгнули со ствола липы мне на плечо, а потом по куртке и брюкам спустились на землю. Кабаненок обнюхал сапоги, ковырнул их пятачком, и, даже не взглянув вверх, побежал догонять своих. На Эмбе джейранка с двумя джейранятами, пощипывая траву, прошла в десяти шагах, пока я писал в путевой книжке. Все трос обернулись на голос, но шага не прибавили. Стоило же только переступить у них на виду — как будто три стрелы помчались по степи. Барсук однажды ткнулся прямо в ноги и, обогнув, затрусил дальше. Гаичка, прежде чем шмыгнуть с кормом в дупло, садилась на руку. Хорек, синица, сурок, соловей, еж, заяц даже не вздрагивали, внезапно увидев неподвижно стоящего человека, если, конечно, прежде не встречали его в иной ситуации.

К тем лисятам я приходил еще не раз и, пока матери не было близко, любовался их простыми играми, их жизнерадостностью. Приносил мышей, наловленных за ночь в ловушки. Угощение они принимали сразу, без всякого недоверия, только при дележе их внутрисемейное дружелюбие подавлялось чисто звериным эгоизмом, и дело доходило до зубов. Однако в таком возрасте ссоры не помнятся и прекращаются, как только исчезает их причина. А старая лиса слишком хорошо знала человека и ни разу не позволила посмотреть, как поддерживает порядок в семье.