Зеленое солнце

— Ничего, это к лучшему… вольной птице — вольное небо.

— Они иногда возвращаются. Ты вот явился, может, он где-то над усадьбой носится, выглядывает. Ну и…

— Да все равно… лучше… я ж уеду скоро, дядя Бажан.

— Куда это еще? — воскликнула Любця, перемещавшаяся от плиты к столу и подкладывавшая им то мяса, то салата, то блинов, то еще чего.

— Учиться. В Левандов, наверное. Там факультет есть геологический. Я ж хотел, помнишь, теть Любця?

— Да помню, помню… И что ж это? Стаха бросишь?

— А у Стаха я все отладил, там теперь и без меня обойдутся. Все равно ведь… планировал, — Назар запнулся, но запинку его, кажется, никто не заметил. Болело внутри все. От всего болело. От Миланы, от Ляны, от Тюдора, от всех нитей, за которые можно было дергать, но которые оборвались. Но никто не видел этого, потому что те незримы. Лишь Бажан расплылся в широкой улыбке и одобряюще хлопнул его по плечу:

— Отлично ты все решил! Давно пора было! Когда планируешь-то? Экзамены ведь только летом? Готовиться надо.

— Да как со следствием что-то решится до конца, так и поеду. Дядя Стах говорит, что самое страшное — условный срок дадут, а с условным, вроде бы, поступать можно.

— Конечно, можно. Еще б не можно. План-то у тебя есть, где жить, на что жить?

— Что ты к парню пристал, — возмутилась Любця. — Есть не даешь, вечно тебе конкретику подавай!

— Ну так мы с Назаром мужики конкретные! — огрызнулся ее супруг, отнял у него бутылку и разлил настойку по рюмкам. — Ты давай, рассказывай! И не части, а то как выпьешь, так дурной делаешься.

— Я не буду частить, — рассмеялся Назар, а вышло похоже на лай больной собаки, быстро опрокинул в себя свои пятьдесят грамм, закусил и проговорил: — Я, короче… надумал продавать бабы Мотри дом и трейлер. В наследство можно будет только через полгода вступать, но я… не хочу пока материны деньги трогать. Мне хватит на какое-то время, а там работу найду.

— А просто у дядьки денег попросить — не? Или не поможет? — усмехнулся Бажан.

— Поможет, но не стану, — ответил Назар. — И так должен ему, как земля колхозу.

— Ничего ты ему не должен! Родня ты ему! — закудахтала Любця.

— Должен, должен. А долги множить не хочу. Вот что мое, то мое. Все равно тот дом без надобности… и трейлер тоже…

В том доме все слишком связано с Миланой. И в трейлере все напоминает о ней. И потому лучше избавиться. От всего, что связано — лучше избавиться, как избавилась от него она.

Ни на ком его так не крыло. Никогда его так не крыло, и не дай бог накроет снова хоть раз в жизни. Об этом он молчал, даже сейчас, когда был слегка под градусом. Впереди еще очень много. Впереди тот самый шлях, на который надо выйти, который еще предстоит отыскать. Деньги, которые останутся от матери, сколько бы там ни было, он отдаст Аньке на малого, мама ее любила и одобрила бы. И будет впредь помогать, уж это он ей пообещал и от слова своего не откажется. Даже с родителями ее, так уж и быть, до отъезда встретится, объяснит, что никто в случившемся не виноват. Ему не трудно, ей — важно. Он постарается быть хорошим отцом, раз этот спиногрыз есть в природе, и ответит за свои поступки, потому что и правда — долгов он множить не желал. Ни перед кем и никогда. И без того нахлебался.

В остальном же, единственное, к чему стремился — это на волю. Просто наконец стать свободным от всего и от всех. Заниматься любимым делом, общаться с людьми, которые интересны, жить в городах, которые нравятся, и бродить среди лесов и гор, без которых не может дышать. Мир смотреть, а не ночью мимо таможни проклятые грузы возить, ни черта не видя. Голову поднять. Оказывается, жил с прижатой к земле головой. Не зная, что эта поза неестественна и даже безобразна. Стоило оказаться за решеткой, чтобы прийти к этому.

Нити ведь не рвутся просто так.

Милана. Мама. Тюдор.

От прошлого ничего. Все болит. И если ему слишком больно, значит, надо лечить, однажды оно зарубцуется. Рубцы тоже ноют, но есть шансы научиться жить с ними. Он научится, обязательно. Однажды проснется утром и будет в порядке. В любом другом городе, на какой-то другой кровати.

Проснулся Назар — едва задремав, еще девяти не было, разморило после ужина и Бажановой настойки. Так и задрых на горище, куда попросился как в юности — всегда там спал, когда они приезжали поохотиться несколько дней. Сюда от печи поднимался жар и зимой было очень тепло. И пахли здесь древесные смолы от бревен, которыми отделаны стены, по-особому.

Что-то почувствовал. Что-то смутное. И почти сразу, едва почувствовал, дернулся с кровати. Это потом завибрировал телефон и заголосил мелодией Миланы.

Слёзы колышутся за окном, Сосны — вокруг у меня стена. Слёзы пугают своим теплом, Сосны — най-най-най-най-най.

Это все было потом. А сначала он почувствовал.

Взял трубку. И принял вызов.

— Назар, — тихо, почти бессильно выдохнула Милана и на мгновение растерялась — слишком неожиданным оказалось услышать его голос через долгие недели, в которые ей доставалось лишь уведомление, что абонент — не абонент. Сначала считала, что это временно. Застрял в лесу, уехал на границу, спит, телефон разрядился, торчит в больнице с Анькой. Но дни шли, а ничего не менялось. Только электронный голос робота в трубке. Закравшаяся мысль, что Назар сменил номер, прочно обосновывалась в ее голове, но Милана упрямо продолжала набирать его. Каждый день, через день, два раза в неделю, и снова день за днем. Она и сама не заметила, как это стало привычкой. Только Олекса бухтел, что она превратилась в телефонного наркомана.

Вот и сейчас, когда она потянулась к трубке, вместо того, чтобы поглощать ужин, который он тщетно пытался в нее впихнуть, то проворчал что-то вроде «я удалю его контакт из твоего телефона нахрен!». И увидел, как лицо Миланы вмиг стало живым, будто красок добавили. Со щек схлынула бледность, глаза вспыхнули радостью, губы дрогнули, произнося имя Назара.

Не глядя на Олексу, она вскочила с места и ринулась в комнату, и уже там, опомнившись, заговорила звонко и сбивчиво:

— Назар… Как ты? Ой… Я не помешала? Ты не занят? Блин… Послушай, я… мы можем увидеться, а? Это не отнимет много времени. Я бы приехала, если удобно.

Несколько секунд он молчал, жадно впитывая в себя ее голос и ее эмоции. И пытаясь понять собственные, из которых одна была самой сильной — жажда оказаться немедленно рядом. Такая мощная и всепоглощающая, что страшно стало: он может простить ей все на свете, даже предательство. Даже, мать его, предательство. Но как забыть, что она так и не пришла? Он сможет забыть?

Он не сможет. И это будет жрать его день ото дня, пока не сожрет. И что тогда? Что с ним будет тогда?

Назар хватанул ртом воздух и заставил себя вернуться в реальность.