Земля бедованная (сборник)

Кругом одни загадки, только с женой, кажется, все ясно до предела: ей не нужен муж… такой. Это вообще-то понятно. Хотя и обидно. И… противно! Нет, но чего же они все-таки боятся?

Вытерев вспотевший лоб, Костылев распахивает окно, и комната наполняется вечерним воздухом, запахом травы, тополя и бензина. И приходит мудрая, хотя и банальная мысль, что жизнь – какая-никакая, все равно – жизнь. И ты пока еще здоров. И свободен. И довольно молод, чёрт его… прах его возьми! И, видимо, Прибытков прав, старый бес, надо как-то бороться. Только – за что?

…То есть, как это «за что»? Да за то, чтобы не мешали работать! Дали защитить диссертацию! Убрали куда-нибудь с глаз самодовольного болвана Гуреева, сил же нет смотреть, как он курочит, гробит все, что ты с таким трудом сделал! Чтобы дали… спокойно жить, вот и все!

…А может, послушать совета простой женщины раздатчицы Насти, зайти в церковь и обратиться к священнику, чтобы окропил? Нет, если сидеть сиднем, то явно ничего не выйдет. Был же вчера опять разговор с Сидоровым. Тот прямо так, открытым текстом, и проскрипел:

– Это вы на чем же настаиваете? На что надеетесь? Что наши руководители признают: рога, копыта и… прочее – норма? Вы, дескать, будете себе позволять, а они – делать вид, будто ничего не происходит? Нет, так не бывает. И не прикидывайтесь дурачком, у вас это плохо получается.

– Что же прикажете делать?

– Ничего. Сидеть тихо. Не лезть. Не рыпаться. Лечь на дно. Терпение надо иметь, терпение!

Слушать такое было тошно. Костылев ушел от начальника злой, хлопнул дверью. А войдя в лабораторию, сразу услышал гнусавый голос Гуреева:

– Уважаю нашего директора. И Прибыткова, конечно. Мужественные, как ни говори, ребята. Другие бы давно – коленом под зад и дух вон. А они держат, прикрывают. Их же за эти дела лупят, понимать надо. Свинство все же – подставлять других…

– Ты о чем? – осведомился Костылев, входя.

– О погоде, разумеется, – нагло ответил Гуреев и продолжил, подняв брови:

– Как руководитель группы делаю вам замечание: отсутствовали на рабочем месте… – он взглянул на часы, – двадцать две минуты, не поставив меня в известность. Попрошу впредь…

– Да катись ты! – Костылев отмахнулся от искр, полетевших из носа.

Митина взвизгнула и побежала вон. Это еще ничего, обычно, стоило Костылеву только войти в помещение, где она громоздилась, Ольга принималась рыдать и бросалась к дверям, слепо натыкаясь на предметы. А-а, что с нее возьмешь! Многие женщины так же, чуть не до обморока, боятся безобидных мышей, при желании к ее воплям можно относиться даже с юмором.

А вот случай с Погребняковым – тут не только юмор, тут еще неизвестно, чем кончится дело…

Теперь мы должны, наконец, познакомить читателя со старшим инженером Велимиром Ивановичем Погребняковым {125} , хотя рискуем, что читатель в результате этого знакомства отбросит нашу повесть, так и не узнав, чем кончилась история. А начнем с того, что Велимир Иванович, прежде всего, человек пожилой, как теперь принято говорить, пенсионного возраста, а именно – шестидесяти двух лет. Другой на его месте уже мог бы с почетом вылететь в три шеи на крайне заслуженный отдых, тем более что выглядит Погребняков на семьдесят, а когда надо, то и на все девяносто – сутулится, дрожит щекой, подволакивает ногу и перекашивает рот. Вполне вероятно, он делает это сознательно, но не в том суть. Суть в том, что именно такой, как есть, вместе с подволакиванием, дрожанием, перекашиванием и другими замечательными свойствами, Велимир Иванович необходим своему институту, где занимается исключительно внедрением, выбиванием, а также подписанием во всевозможных инстанциях (и даже в министерстве) необходимых документов – актов, писем, приказов о выплате и проч.

125

…Велимиром Ивановичем Погребняковым… – несмотря на сходство имен, Велимир Хлебников тут вообще ни при чем. Автор клянется, что это чистое совпадение.

Самим фактом своего существования на работе старший инженер Погребняков начисто опровергает миф, будто для внешних сношений предприятию выгоднее держать и культивировать привлекательных, готовых на многое молодых сотрудниц. Мы можем поспорить с кем угодно и на что угодно, что в деловом отношении наш Велимир Иванович даст, как говорится, сто очков вперед любой самой обаятельной красотке без предрассудков, а между тем, внешность, которой он обладает, можно смело и не задумываясь назвать отталкивающей: мутные, всегда слезящиеся глазки, острый розовый носик, рот, не имеющий даже отдаленного намека на губы, синюшные, плохо выбритые щеки. Уши торчат. Череп башенный. На голове зимой и летом, в помещении и на улице – грязная, засаленная тюбетейка. Громадный кадык постоянно ходит ходуном, напоминая шатунно-кривошипный механизм. Костюм – разумеется, самого гнусного покроя, брюки без складки, зато в жирных пятнах. Ботинки… ботинки могут быть любые, но непременно такие, которые в самую засушливую и безоблачную погоду ухитряются оставлять на полу мокрые следы и кляксы жидкой грязи. Носков, как вы наверно и сами догадались, Велимир Иванович принципиально не меняет, зато крепко душится одеколоном «Кармен». Но самое главное, самое ценное качество старшего инженера – его омерзительно склочный характер и умение мгновенно завязать и надолго затянуть скандал по любому поводу – хорошо организованный, высококвалифицированный скандал с шантажом, ссылками на уголовные статьи и предынфарктным состоянием участников.

Может быть, читатель уже понял, почему руководство института так дорожит этим уникальным сотрудником и внимательно следит, чтобы он постоянно находился в иногородних командировках, то есть там, где способен принести предприятию максимум пользы. Ибо, имейте в виду: подмахнуть через день– другой, слегка посопротивлявшись, липовый акт, представленный приезжей хорошенькой и длинноногой девушкой, конечно же, можно – просто ради удовольствия понаблюдать на ее щечках свежий провинциальный румянец, а на губах – обещающую улыбку (Эх!.. Да вот только времени нет, а инфаркт – уже был)… Нет, отчего не подписать, тем более, что деньги, которые предстоит заплатить по этому акту, как ни крути – не свои… Но замусоленная, пахнущая уксусом и тленом бумага, брошенная на стол монстром в тюбетейке, должна быть подписана безоговорочно и мгновенно! Иначе… еще минута его пребывания в кабинете и… вот, уже и загрудинная боль началась – второй инфаркт неминуем. Или инсульт… А секретарша еще вчера предупреждала – заходил такой лысый с кадыком, грязный такой. Рассказывал про ОБХСС {126} – у него там приятель. А сам он (с кадыком) точно знает, какая, мол, дача построена из каких материалов. И кому из уходящих через год на пенсию выписывали липовые премии. И кто эти премии потом получил. И присвоил.

126

ОБХСС – Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности. Собственник поменялся, но воруют, как и прежде, а отдел этот теперь называется ОБЭП.

Вот какой это был работник, Велимир Иванович. Так стоит ли говорить, что в десяти случаях из десяти, в ста из ста и в тысяче из тысячи он добивался, чего хотел – желание никогда не видеть этого человека всегда перешибало в противнике все другие эмоции, равно как и служебный долг. Поэтому Погребняков регулярно получал премии за внедрение и считался (и был!) в институте одним из лучших. Между прочим, его портрет (снят в тюбетейке) тоже имеется на Доске почета, вам мы его не показали сознательно, чтобы не пугать.

В последних числах апреля Велимир Иванович как раз вернулся из очередной длительной командировки, привез кучу актов и приказ министра о премировании. Нарушив, как всегда, субординацию, он сразу же проследовал со всем этим богатством к профессору Прибыткову, где и просидел при закрытых дверях ровно час. А уж после явился к своему непосредственному начальнику Сидорову, откуда был отпущен через две минуты – с благодарностями и настоятельной просьбой взять неделю отгулов, чтобы отдохнуть перед новой поездкой.

– Набирайтесь сил, прямо с сегодняшнего дня. Идите скорей домой, не теряйте времени, у вас усталый вид, – скрипел Сидоров, изо всех сил стараясь не смотреть в липкие глаза отличившегося подчиненного.

Но Велимир Иванович домой не пошел. У него было дело в лаборатории, и он прямиком отправился туда.

В комнате для камеральных работ находились Алексей Петрович, вносящий тушью исправления в статью Сидорова для ведомственного журнала, бледная от страха Ольга Митина, занятая тем, что вклеивала рисунки в отчет, написанный руководителем группы (сам Гуреев отсутствовал, так как глотал в это время в поликлинике тонкий зонд), и лаборантка Елена Клеменс. Елена стояла у аквариума и задумчиво кормила мотылем рыб.