Земля бедованная (сборник)

Когда Велимир Иванович возник на пороге, Митина взвизгнула и заплакала, вся от этого колыхаясь. Погребняков направился к пустому столу Гуреева, изгадил ботинками пол, сел, поправил тюбетейку и положил ногу на ногу. Видно было, что он никуда не торопится.

Всхлипывая и бормоча: «Это уж вообще, то – этот, то теперь – этот…», – Митина принялась собирать листы отчета, а собрав, кое-как засунула в папку и торопливо двинулась к двери.

– Скатертью дорога, – мирно пожелал ей вслед Погребняков. И перевел гнилостный взгляд на Лену Клеменс.

– И ты ступай, матушка, – посоветовал он, – нечего тут… Не то, смотри, подам рапорт, что маешься дурью в рабочие часы. Этих рыб давно пора отравить, – доверительно повернулся он к Костылеву, – да все руки не доходят. Я вот прикинул: у нас в институте девятнадцать аквариумов, время кормежки водяных тварей в среднем отнимает не менее десяти минут рабочего времени в день, стало быть, всего человеко-часов…

– Алексей Петрович, – сверкнув глазами, отчетливо сказала Лена, – вы идите. Я побуду. Вам следует беречь себя. Вы нужны.

Произнося эти самоотверженные слова, она очень похожа была на партизанку, остающуюся на верную смерть, чтобы прикрыть отход товарищей, у рубежа, к которому подтягивается крупное вражеское соединение.

– Ишь ты! – восхитился Погребняков и шмыгнул носом. – Зверь девка! Надо будет заняться твоим моральным обликом.

– Идите, Леночка, – сказал Костылев, – идите в архив. Поищите там эти чертежи, надо дать заявку в светокопию, пусть отсинят {127} по пять экземпляров.

127

…надо дать заявку в светокопию, пусть отсинят… – Светокопия (синька) – примитивная множительная технология, применявшаяся в доксероксную и допринтерную эпоху. Бумагу покрывали раствором феррицитрата аммония и феррицианида калия, подкладывали под стекло, на котором лежала копия чертежа на кальке, и выдерживали в ярком свете. Проявляли светокопию, погружая в воду.

Лена молча взяла из протянутой руки Костылева листок с номерами чертежей и вышла, непреклонно подняв плечи.

– Чеши, чеши! – напутствовал ее Велимир Иванович, полыхая одеколоном «Кармен». – А ничего кадришка, а? – И он подмигнул Костылеву, отчего тот содрогнулся.

– Дело к вам, – продолжал Погребняков, вставая и подсаживаясь к Алексею Петровичу. – Как вы знаете, я – вдовец.

– Ну… предположим… – неопределенно пробурчал Костылев, отодвигаясь.

– Живу один, – Велимир Иванович понизил голос. – Как в окопе. Квартира коммунальная, соседка стерва, собачья жизнь. В общем, есть одна особа. Интересная. Не то, что эта куча Митина. Молодая. Татьяна, секретарь нашего замминистра.

– Татьяна? – поразился Костылев, вспоминая надменную красавицу, которой он сам не осмелился бы сказать и двух слов не по делу. – Так вы?.. Да нет! Она ж вам – в дочери, если не хуже…

– А хоть и во внучки! – Погребняков ощерился, показав такие зубы, что у Костылева в горле образовался спазм. – А вы, небось, воображаете, что молодые девки – для молодых парней? Ошибаетесь, уважаемый. Девицы, к вашему сведению, существуют для зрелых мужчин. Для солидных. А парни… те пускай перебиваются с дамочками в годах. Вроде, знаете, нашей Войк. Учли? Х-х-е…

– Допустим, – нетерпеливо сказал Костылев, – а дело-то у вас ко мне какое?

– Значит, так, – посуровел Погребняков. – Вы мне – молодость. В разумных, конечно, пределах – год за два. А я вам, как положено… – и он набатно постучал себя кулаком по груди. – Или вот что – давай сейчас поедем на Сосновую, а?

– Не понял. – Костылев осторожно встал и отошел к окну. Похоже было, что старичок – того… Маразм. Хотя и рановато в шестьдесят два года, да тут уж кому как повезет…

– Чего это «не понял»? – сразу вломился в агрессию Погребняков. – Чего понимать? Ты мне тут не прикидывайся, друг ситцевый! Дурочку не строй. И давай по-деловому, без этих… Я тебе – душу, ты мне – омоложение. Баш на баш. И разошлись.

Да послушайте, Велимир Иванович, – ласково сказал Костылев, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вытолкать безумца за дверь. – Вы что, с ума… Какое омоложение?

– Вон ты что! Ясненько… А серой чего воняет? – вдруг заорал Погребняков. – Ишь! Прикидывается. А ну признавайся, кто ты? Какой такой зверь? Чёрт или кто? В зеркало иди взглянись, дурь безмозглая. Ну, живо – чёрт?

– Чёрт, чёрт, не кричите только, – уныло ответил Костылев и с опаской посмотрел на дверь.

– Другое дело, – тотчас сменил тон Погребняков. – И сразу бы так. А если не устраивает цена, назовите свою. Полста сверху пойдет? – он протянул Костылеву аккуратный зеленый квадратик. Костылев отшатнулся.

– Мало, – с уважением констатировал Велимир Иванович. – Взяточник. Ну, бери сотню, коли так. Бери, чёрт рогатый! Только сделай, ага? Ну, а не сделаешь… Не обижайся – завтра заявлю в прокуратуру: вымогал, дескать, и прочее. И, конечно, – в части религиозного дурмана. Про чёрта ты ведь признал. Признал, верно?

Костылев не ответил.

– То-то! – радовался Погребняков. – Религиозная пропаганда налицо. А разговорчик у меня, учти, записан. На пленку портативного магнитофона. А ты как думал? – и он самодовольно похлопал себя по заднему карману, где действительно что-то брякнуло.

Костылев наконец очнулся. Он заботливо посмотрел на Велимира Ивановича и сказал:

– Уж и поторговаться нельзя. Ладно. Денег мне ваших не надо, хватит и души. Душа у вас – первый сорт, уж я знаю. Так что идите домой, отдыхайте. Все будет по первому разряду, что хотите, молодость, то, сё, – позабочусь.

– Что хотите, то купите! Да и нет не говорите! Черного и белого не покупать, головой не мотать, – вдруг запел Погребняков диким голосом. – Не смеяться, не улыбаться! – И смолк, преданно глядя на Костылева.

– Вот что, – солидно сказал тот, обдумывая, не вызвать ли скорую помощь пока шизофреник дойдет до проходной. – Все это, имейте в виду, не в один день делается. Нужна подготовительная работа. Для начала вы должны, ну хотя бы побриться. Второе – сшить новый костюм. Третье – выбросить это… обувь. Затем – зубы…

– Что – зубы? – встрепенулся Погребняков. – И не надо частить, я записываю.

– Зубы? Ну… это. Санация, сами понимаете.

…Если сейчас войдет Сидоров или Лена, можно дать понять, что Погребняков задвинулся окончательно, тогда они позвонят… А впрочем – пусть катится на все четыре стороны, да побыстрее!

– Затем – душ. Ежедневно душ! Даже лучше утром и перед сном! – закричал он, потому что Погребняков смотрел на него каким-то уж совсем странным взглядом, будто не слышит ни слова.

– Чего кричать? – спокойно откликнулся тот. – Насчет зубов – понял. А душ… В гостиницах горячую воду чуть что отключают.

– Можно холодный, – тускло сказал Костылев и отвернулся. Он вдруг почувствовал страшную усталость.

– Если что, Сосновая, двенадцать. Запомните: двенадцать. – Психопат опять завел свою бессмыслицу.