Земля бедованная (сборник)

Алексей Петрович Костылев с детства любил июль больше всех месяцев в году, он и родился пятнадцатого июля, и отпуск всегда брал в это время, чтобы поехать на родину покойной матери, в глухую северную деревню, где до сих пор жила его старая тетка. Но в этом году свой отпуск Алексей Петрович отгулял в июне (если это вообще можно назвать словом «гулять»). На июль претендовал Сидоров, собравшийся на курорт ремонтировать левую дверцу, то есть лечиться от стенокардии. Костылеву все равно было, когда торчать одному дома – в июне, июле или декабре. Он понимал: поехать к тетке категорически нельзя, страшно даже подумать, что случится со старухой, да и со всей деревней, если Пелагеин Ленька явится из города в виде «сотона».

Да еще объясняй, куда девались жена с сыном – хотя нет, объяснять не придется, уж кто-кто, а тетка с товарками сразу поймут, что жить с нечистым не станет ни одна баба, если сама, конечно, не порченая… В общем, Костылев согласился на июнь, но и дома ему особенно посидеть не удалось – новый руководитель группы Сергей Анатольевич создал такой чудовищный отчет, что его пришлось в срочном порядке переписывать заново, весь, от первой до последней строки. При этом сам Гуреев на это время взял больничный по гастриту.

И вот: «Алексей Петрович, не в службу, а в дружбу, выйдите на неделю, потом, в июле, возьмете эти дни, меня не будет, а Гурееву я дам команду, он отпустит. Он тут хм… э-э… останется за начальника, так сказать, лаборатории…» – в голосе Сидорова было смущение: испокон веку на время его отпуска за начальника оставался Костылев.

– Ладно, выйду, – сказал тот. – Завтра же и выйду. Только просьба – в другой раз ко мне домой Митину, пожалуйста, не посылайте. Устроила целый аттракцион, в квартиру входить отказывалась, подвывала, шарахалась. Лучше бы телеграмму отправили, раз уж надо из отпуска вызвать.

– Да… Знаете, Митина – женщина нервная. И вообще – сами должны понимать, – неопределенно проворчал Сидоров, и Костылев с удовлетворением отметил, что начальнику как-то не по себе.

Отчет он переделал, уложившись в неделю, а там и отпуск как раз кончился. Первого июля Сидоров уехал отдыхать, Гуреев все болел, Митина взяла десять дней за свой счет, якобы отвозить куда-то ребенка, на самом же деле, – Костылев был абсолютно уверен, – чтобы не оставаться с ним в комнате один на один, поскольку Лены Клеменс не было тоже, ее еще в мае со скандалом уволили за хулиганство.

Вообще дела шли неважно. С женой Костылев так и не виделся. Пошел было тогда объясняться насчет «грязного типа» и застал дома только тещу, которая горестно, но ехидно сообщила ему, что Верочка всего полчаса назад (а он-то, кретин, поддавал в это время в кафе с краснобаями!) улетела с сыном на юг, к подруге Сашке.

– Вчера вечером как прибежала, как пошла реветь! – рассказывала теща. – А утром подхватилась отпуск оформлять за свой счет, теперь до июля не жди. Денег, и тех получить не успела, мне пришлось последние выложить, а какие мои деньги?

Тут теща всхлипнула, и Костылев горячо заверил ее, что завтра же завезет семьдесят пять рублей.

Встретила она его на следующий день очень торжественно. Усадила за стол, достала из холодильника «маленькую», две граненые стопки, разлила. Но когда Костылев протянул руку, придвинула стопку к себе и таинственно сказала:

– Потерпи чуток, это лечебное. – И вдруг заголосила каким-то козьим голосом:

– Изгоняю из раба Божия Алексея бесов, дьяволов, нечистых духов и самозлейших духов. Изгоняю из раба! С волоса, с ясных глаз, из сердца, из зубов, из тела, со рта, с ребер, из середины, из рук, из ног, из суставов, из утробы…

– Это еще что за цирк? – поразился Костылев.

– Да не мешай ты! – шепотом цыкнула на него теща и заорала опять:

– Из жил, из пожил, из крови, из дыхания, со взгляда. И посылаю вас, бесы-дьяволы, нечистая сила, на мхи, на гнилые болота, где Содом и Гоморра уничтожены!

Заклинаю я вас, бесы-дьяволы, нечистая сила, ветряных и вихорных, водяных и животных, и насекомых – отступите, злые духи, от раба Божия Алексе-е-я! – басом пропела теща, схватила стопку и одним духом выплеснула водку прямо в лицо Костылеву.

– А это допей, – она протянула ему остаток на дне стопки. – Надо было половину на половину, не рассчитала маленько.

– Ну вы даете! – только и нашелся Костылев. – «Вихорные» какие-то, «пожилы» {140} … Чёрт знает что!

Но водку выпил. Теща тоже опрокинула стопку, села, подпершись ладонью, и стала сверлить его глазами.

– А ты чего? Завел что ли какую? – спросила она, наконец.

– Мне только заводить. С хвостом, – мрачно отмахнулся Костылев.

140

«Вихорные» какие-то, «пожилы»… – Теща совершает обряд изгнания беса. Откуда в советской России брались эти языческие заговоры: против болезни, против тоски, против порчи, наводящие порчу, приворотные, отворотные и прочие? В газетах и журналах их, ясное дело, не печатали, интернета не было, но откуда-то они брались и распространялись в народе, переписанные химическим (чернильным, если послюнить) карандашом на засаленных листочках из тетради в линейку.

– А и нет, так нет. Теперь и с хвостами мужик в дефиците. А я к тому, – рассудительно добавила теща, – что гулять, конечно, гуляй, ежели приспичило, на то ты и мужчина, да и как не гулять от такой жены, хотя я и мать… А все равно, Леша, семья есть семья, дело святое, семью, зятек, я тебе разрушать не дам, не обижайся. Не помиритесь, сообщу как есть о твоем аморальном облике по месту службы. Поскольку это мой долг! И Верке рожу начищу. Чтоб не шлялась с этим старым псом шелудивым. С булгахтером Володькой.

Пятого июля Костылев предупредил Гуреева (выздоровевшего сразу же, как только отчет был принят на Совете), что берет отгул, и поехал на работу к жене, где выяснилось, что отпуск Веры Павловны закончился неделю назад, но ее все равно нет.

– В командировку уехала? – предположил Костылев.

– Допустим… – загадочно ответила Верочкина подруга Люба, специально спустившаяся для разговора с ним в проходную.

– Куда? И… где Петя?

– Никаких справок посторонним лицам не даем, – злорадно обрезала его Люба и уперла руки в бока.

Телефон тещи не отвечал. Где жена и сын, неизвестно. Неизвестным оставалось также, написала ли теща обещанную кляузу в институт. Скорее всего, лежала где-нибудь в месткоме корявая и грозная бумага в защиту семьи, но заниматься ее разбором было некому – Валентина Антоновна Войк в данный момент также отсутствовала – говорили, что она лечится в нервном санатории. Отсутствие ее с одной стороны успокаивало Костылева, но с другой – рождало в нем тревогу и некоторое чувство вины. Дело в том, что через два дня после того вечера в институте стало известно, что Валентина Антоновна в больнице. Сперва говорили про какое-то обследование (в части самого плохого), а потом прополз слух, будто на Войк напал бандит, отнял сумочку со всей зарплатой, пырнул ножом и ударил по голове, чуть не убил. Вскоре посетивший пострадавшую в больнице профессор Прибытков что-то кому-то под большим секретом рассказал… И пошло: «Нет, как хотите – не поверю! Чтоб он дошел до такого…» – «А почему нет? Я, наоборот, вполне допускаю, от него всего можно ждать. Ведь он кто? Спросите Митину из их лаборатории». – «Ясно, он же чё…» – «Тс-с!» – «Да, да, конечно». – «Несчастная Валечка! Пережить такое! Я бы умерла». – «Боюсь даже представить! Кошмар!» – «Нет, я бы – умерла!» – «И я бы умерла». – «Интересно, а как он?..»