Земля зеленая
Шрифт:
Но Либу не возьмешь голыми руками. Прожевывая мясо, вздохнула:
— Да, может быть, оно и правда. Сипол — бедный батрак, ему приходится выкручиваться самому, у него нет брата-землевладельца, который отпорол бы голенища от своих старых сапог, а опорки дал ему.
Либу и Анну остряк задел только мимоходом. Ансоны особенно гордились тем, что портной не пропускал в волости ни одной красивой девушки, чтобы не поиздеваться. Поддразнивая двух батрачек, он бросал косые, насмешливые взгляды на третью, на Лиену, давая понять, что ему и о ней многое известно и что сейчас он отпустит свою самую лучшую шутку.
И лучшая шутка была такая: он, портной, сам этого не видел, но все говорили — сперва дивайцы, а теперь уже и айзлакстцы… С тех пор как у Карла Зарена
Обычно в таких случаях Лиена краснела и не находила слов для ответа. Но на этот раз у нее только побледнели губы и задрожал подбородок, а голос был звонкий и жалил, как крапива:
— Нет, это наш Лач воет по вечерам на горе за ригой. Стар стал, бедняга, холодно одному. Вот и договорился с ансонским Каравом, теперь будут сидеть рядком и петь в два голоса, как в хоре Саулита.
Схватила сахарницу и поставила в шкафчик хозяина. Портной протянул было руку к чайнику, собираясь налить пятый стакан, но рука повисла в воздухе, рот от удивления открылся. Вот так отбрили! Один обозвал старым козлом, другая усадила рядом с Лачем. Разве для них он не лучший мастер в волости и не гость, а какой-то свинопас? Но Лизбете как бы не слыхала нанесенных портному оскорблений, а Ванаг встал из-за стола и ушел с равнодушным видом, словно и не был обязан посидеть и поговорить с гостем.
Поднялись и все остальные, только Браман медлил, вытирая нож о брюки и засовывая его в карман. Обычный приступ отрыжки у него сегодня запоздал, но разразился как-то особенно бурно. Портной, без того рассерженный, принял это как новую обиду.
— В приличных домах старых, неопрятных кляч не сажают за стол в комнате, а привязывают на конюшне, — проворчал он.
Браман ответил не сразу, — портной вдруг услыхал за спиной шорох и пугливо обернулся. Браман приблизил к нему свое обросшее лицо, сжав руки в огромные, страшные кулачищи.
— Если ты, портняжья душонка, еще пропищишь хоть слово, — прошипел он угрожающе, — я тебя одной рукой за ворот, другой за брюки и — в сугроб носом.
И вышел на кухню запить порошок.
Портной резко отодвинул чайник, точно ему подставили его против желания. Такого приема еще нигде не было! Следовало бы положить машину на дровни и уехать, пока еще шить не начал. Так однажды он удрал из Сниедзов, потому что там давали чай с сахаром только раз в сутки. Сниедзе его потом чуть в тюрьму не посадили за надувательство. А немец из Крастов этой осенью выгнал его палкой из дома, когда он слегка подшутил над Рийниециене, — дескать, она сама съест в лавке все конфеты и изведет белую муку на блины. Так что задаваться, пожалуй, не следует, по всему видно, что в Бривинях шуток не любят. Сам важничает, надулся, как пузырь, а эти нищие с него пример берут. Ну, погодите, дайте только закончить работу! Еще не попал ты в волостные старшины!.. Не только родия в Ансонах — и сам портной знает цену своему языку.
На вечер глядя за работу приниматься не стоило: день короткий, и при настенной лампе плохо видно. Правда, в Яункалачах работал и при лампе, но там она висела под потолком, прямо над машиной, пол-литра керосина в нее наливали. А здесь пока что он грел утюг и сам грелся. Опорки скинул, онучи развесил у печи на веревку, ноги протянул к огню. В сумерки мимо окна прошел Ешка с берданкой на плече — подстеречь зайцев, когда они прибегут в молодняк грызть побеги. Портной не вытерпел и проворчал:
— Этакий барчук! Дали бы мне такого в подмастерья, я бы его обучил ремеслу.
К счастью, Ванаг и Лизбете были в своей комнате и не расслышали. Но по неприятному, клохчущему смеху поняли, что портной не особенно лестно отозвался о Ешке.
— Если этот шут и завтра не начнет шить, — сказал Бривинь жене, — велю Галыню уложить машину на дровни и отвезти обратно в Ансоны.
— Начнет, начнет! — успокаивала Лизбете себя и мужа. — Где теперь на скорую руку достать другого?
После рождества Маленький Андр должен идти в училище, Мартыню тоже нечего носить по воскресеньям.В этот вечер чтение кончилось раньше обычного и доставило только неприятность. Хозяева из своей комнаты совсем не выходили. Девушки уселись за прялками, Андр с книгой — у портняжного стола, над которым теперь горела настенная лампа. Портной растянулся на Либиной кровати. Либа — со своим новым одеялом и обеими подушками — временно перебралась на постель к Анне. Кроме красивых девушек, женихов и невест, Ансон особенно высмеивал книжников, чтецов разных, которые появились теперь почти в каждом доме, — этими остротами его родня восхищалась больше всего. Андр не успел еще дочитать первое предложение, как портной уже стал цепляться. Ага! Этого он еще не знал, что в Бривинях собственный поп. Что это за новая Библия, которую он читает? Почему он так вытягивает губы, как будто собирается свистнуть? Может, и впрямь лучше посвистеть, чем разбирать склады. И зачем они стучат прялками, — ведь проповедь нужно слушать, сложив руки на коленях. Потом он начал потешаться над книжкой, над сочинителем. Такие враки пусть ему не читают, это написано только для кошек и старых дев.
Слышно было, как за дверями хозяин несколько раз принимался ворчать, а Лизбете его успокаивала. Андр долго выносил издевки, — весь раскраснелся и вспотел, но все же не сдавался. Когда же портной поднялся и, как бы пробуя машину, стал стучать подножкой, мальчик не выдержал, захлопнул книгу и с полными слез глазами выбежал на половину испольщика. Три пары гневных глаз, как осы, ужалили старого хорька, но произнести хоть одно слово девушки считали ниже своего достоинства.
В действительности же портной Ансон не был особенно злым или глупым человеком. Но здесь он с первого взгляда почувствовал себя чужаком, которого все терпеть не могут. Это его задело и вывело из себя, он и наговорил много глупостей, отчего и сам злился. Еще немного повозившись, принялся зевать.
— Прошлой ночью почти не спал, — живот разболелся, три раза пришлось бегать; проклятый Рауда, должно быть, подсунул прокисшее пиво…
Этого Либа уже не могла стерпеть, оттолкнула прялку и крикнула:
— Не придержишь ли ты наконец свой язык? Каких только гадостей не приходится слушать молодым девушкам!
Портной осекся, с ворчаньем откинул на кровати старое, потертое одеяло и готовился спустить штаны. Либа побежала к столу, сорвала со стены лампу и унесла в хозяйскую комнату. Они ведь не могли допустить, чтобы этот грязный портняжка снимал свое тряпье при свете, на глазах у всех, да и самим невозможно было раздеваться при лампе, когда в комнате чужой мужчина. Маленький Андр вел себя прилично; каждый вечер, ложась спать на лежанке, поворачивался лицом к печке, пока погасят свет; потом все они еще довольно долго рассуждали о прочитанном. Теперь этому прекрасному обычаю пришел конец, противный мастеришка расстроил весь уклад жизни. Только в этот вечер они по-настоящему поняли, как хорош и приятен был этот установившийся порядок, к которому даже Браман приноровился и почти не мешал.
С непривычки Анна с Либой не могли заснуть на одной кровати. В комнате жарко, как в бане: портной, греясь, дважды подбрасывал дрова. Андр со своим сенником отодвинулся подальше от плиты. И сам портной долго ворочался на кровати. Либа приложила рот к уху Анны и прошептала:
— Слышишь, сестрица, как чешется. Напустит мне в кровать вшей! Ведь ансоновская Катерина не особенно часто стирает ему рубашки…
Под утро портной начал бегать на двор. Разбитый засов двери так щелкал, что отдавалось по всему дому. При первом стуке батрачки проснулись, по сразу же заснули и не слыхали, когда Ансон вернулся. Но через полчаса он снова вышел, потом еще раз и еще четыре раза подряд, сопя, шумно почесываясь и бормоча что-то. Пока ходил, дверь оставалась открытой, струя холодного воздуха врывалась в комнату. Заснуть теперь уже было невозможно, в половине пятого нужно вставать и идти в хлев, они ждали, когда часы пробьют четыре.