Зеница ока. Вместо мемуаров

Похоже, что институт присяжных, который, очевидно, был хорош в патриархальных колониях восемнадцатого века, в наши дни безнадежно устарел. Вместо некомпетентных, вялых, не способных сопротивляться настырной демагогии граждан современному обществу нужен профессионально подготовленный и интеллектуально зрелый, постоянно функционирующий и хорошо оплачиваемый корпус присяжных, избираемых на определенный срок, скажем на четыре года, жителями определенного района. Необходимо, разумеется, отказаться и от ритуальной дюжины. Не говоря уже о громоздкости, четность этого числа потенциально несет в себе тупиковую ситуацию. Семерка профессиональных присяжных будет гораздо эффективнее и справедливее. Живодеру труднее будет уйти от такого совета безнаказанным.

Из разряда анекдотов. На днях сообщили, что после выступления экспертов и оглашения результатов ультрасовременных тестов присяжные города Санта-Моника попросили предоставить им лупу.

25 марта 1997

Памяти Терца

25 февраля скончался Андрей Синявский.

Нелегко будет России замолить свою вину перед Синявским. В его судьбе она раскрыла во всю ширь и глубь всю свою «бездну унижений». Эта, по его же собственному определению, «родина-сука» выявила еще в ранние студенческие годы исключительный талант, незаурядный ум, начала с ним «работать», то есть шельмовать самым гнусным образом, ну а потом, когда выяснилось, что молодой человек не сдался, не дал погубить свой талант и душу живу, рассвирепев, засунула в свое узилище и только уж потом, отжевав, отглумившись, выплюнула за границу. Утерлась, довольная: все-таки молодость сожрала.

С другой стороны, для той же самой России в ее какой-то, может быть, почти не существующей или совсем не существующей, но витающей над нами астральной модели — иными словами, для «идеалистической России» — имена Синявского и Даниэля навсегда останутся символами борьбы и даже победы. Судилище 1966 года, вместо того чтобы запугать, открыло в обществе существование какого-то трудно объяснимого резерва свободы, то ли уцелевшего со старых времен, то ли накопившегося заново.

Так или иначе, дальше все пошло в присутствии и под пристальным наблюдением Андрея Донатовича Синявского, человека весьма оригинальной внешности. Маленький, с длинной бородой и косым глазом, он вроде бы напоминал нам каких-нибудь пустынников или лесовиков, однако всякий раз, как я его видел, я вспоминал бритого Сартра.

Разумеется, было что-то общее у этих двух людей не только во внешности, но и во взглядах на суть человеческого бытия, то есть, по-сартровски говоря, «экзистанса». Своей личностной и художественной практикой Синявский как бы всегда подтверждал один из ведущих постулатов сартровской философии, постулат о могучем и грозном уровне человеческой свободы. Человек способен сделать выбор среди альтернатив, удовлетворяющих определенную цель. Он способен также выбрать цель из тех, что способны удовлетворить определенную, то есть тоже выбранную, человеческую природу. Таким образом, не существует никаких ограничений человеческой свободы, а те, кто говорит о психологическом детерминизме, на самом деле просто пытаются избежать ответственности за свой выбор.

Многие произведения Синявского-Терца, такие, например, как «Крошка Цорес» или «Спокойной ночи», можно рассматривать как притчи о человеческой свободе. Он, казалось, органически не мог произнести слова «мы», то есть связать себя хоть какими-то путами. При чтении Терца тебя то и дело пронизывает чувство тотального одиночества. Герой «Голоса из хора» — это, по сути дела, то же самое лицо, что и «Пхенц», притворяющийся человеком, мыслящий отросток из космических глубин. Бесформенность изначальной человеческой ситуации в мире является как бы необходимым элементом для его радикальной свободы. Существование тем не менее предшествует сути. Человек отрицает пустоту мира, создавая его суть для себя, переделывая «вещь в себе» в «вещь для себя», сам создавая для себя структуру мира.

Все писатели при жизни немного кокетничают. Тот же Сартр без конца кокетничал со своими поклонниками, студентами левого берега Сены. Так и Пушкин постоянно кокетничал, мы знаем с кем. Так и Синявский при всей суровости своего выбора оставался человеком, полным юмора и литературного кокетства, подхватывал Пушкина под ручку, фланировал с ним по бульварам, грассировал напропалую, демонстрировал тотальную «неангажированность». Впрочем, и в этом кокетстве, и в частой иронии он всегда оставался вопиющим одиночкой, недаром изобрел в самом себе «Абрама для битья».

Открываем наугад «Мысли врасплох» и читаем: «Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна… Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы — командированные».

«Надо бы умирать так, чтобы крикнуть (шепнуть) перед смертью:

— Ура, мы отплываем!»

«Довольно твердить о человеке. Пора подумать о Боге». «Мысли о Боге неиссякаемы и велики, как море. Они захлестывают, в них тонешь с головой, с руками, не достигая дна. Бог в нашем сознании — понятие настолько широкое, что способно выступать как собственная противоположность даже в рамках единой религиозной доктрины. Он — непознаваем и узнаваем повсюду, недоступен и ближе близкого, жесток и добр, абсурден, иррационален и предельно логичен. Ни одно понятие не дает такого размаха в колебании смысла, не предоставляет столько возможностей постижения и толкования (при одновременно твердой уверенности в его безусловной точности). Уже это говорит о значительности стоящего за ним Лица и Предмета наших верований, наших раздумий. В Бога можно по-разному верить, о нем можно бесконечно думать: Он охватывает все и везде присутствует, как самое главное, ни в чем не умещаясь. Это самое огромное, единственное явление в мире. Кроме этого, ничего нет».

Эти мысли, разумеется, уводят Андрея Донатовича Синявского от предполагаемой нами близости к Сартру с его постулатом о «смерти Бога» и возвращают его туда, откуда он и пришел, к Бердяеву и Шестову, в энергические поля той «идеалистической России», ради которой он и прожил свою творческую жизнь.

1 апреля 1997

Китайская нота МИДа

Недавно в одном российском журнале я натолкнулся на заголовок, который меня, признаться, ошарашил. «России нужен сильный Китай» — такая шапка висела над интервью одного из руководителей Министерства иностранных дел (не буду называть фамилию — человек явно выражал мнение ведомства). Итак, шапка вполне соответствовала всей шубе с валенками. Раньше как-то казалось, что России нужен какой угодно Китай — мирный там или цветущий, миловидный, в конце концов, просто слабый, — но уж никак не сильный. На что он России, этот сильный коммунистической Китай, враг демократии? Это, может быть, товарищу Зюганову такой Китай нужен для достижения его целей, но уж никак не российским демократам, к которым, как мне казалось, все еще себя относит правительство Федерации. Может быть, я что-то просмотрел и правительство Федерации больше себя к этому направлению не относит? Да нет, вроде бы недавние назначения молодых реформаторов в Кабинет министров говорят об обратном.

Давайте же посмотрим, какую аргументацию приводит мидовец в подкрепление своей идеи.

«Китай, — говорит он, — наш крупнейший сосед, который уверенно превращается в глобальный центр силы». Стало быть, нам нужен сильный сосед, потому что он уверенно наращивает силу? Наращивает силу, между прочим, невзирая ни на какие наши желания, в том числе и на желание видеть его сильным. «По объему своего ВНП, — продолжает автор статьи, — Китай через 15–20 лет может обойти Японию и сравняться с США». Россия в этом контексте силы даже не упоминается. Ей, кажется, уготовано место китайской сатрапии, ибо «стратегическое взаимодействие России и Китая проявляется в решении схожих задач внутреннего развития и внешней политики… позиции двух стран по многим международным проблемам уже сегодня практически совпадают. Сама жизнь заставляет больше общаться, учиться друг у друга, координировать свои действия». Уже сегодня, а завтра что будет! История коммунистических государств недвусмысленно показывает, что происходит, когда слабое государство начинает учиться у сильного.

Господа, не кажется ли вам, что, увлекшись внутренними делами, вы проморгали какой-то решающий поворот в международной политике России? Похоже, что в «нынешнем многополярном мире» (так в журнале) Россию неторопливо, но уверенно оттягивают к тому полюсу, о котором два года назад никто и не думал, к полюсу тоталитарного Востока.

Интересно, что в интервью тезис о нарушении прав человека в красном Китае, то есть то, о чем говорят повсеместно, звучит настолько глухо, что в нем не слышно ни многолетних стонов порабощенного Тибета, ни воплей площади Тяньаньмынь, когда в одну ночь «Народно-освободительная армия Китая» освободила китайский народ от до сих пор неизвестного числа тысяч демократической молодежи, ни постоянных протестов мировой общественности против арестов инакомыслящих.

«…Нельзя навязывать свои нормы, — говорит дипломат по поводу этих пустяков. — У каждой страны есть своя специфика, свой исторический путь, свое отношение к различным проблемам. Надо учиться уважать друг друга, не поступаясь при этом принципами». Можно ли все это понять буквально?

Тезис о «многополярной модели мира», которым сейчас оперируют российские геополитики, разумеется, является эвфемизмом антизападного поворота. В своих МГИМО, Институте востоковедения и в других спецшколах эти специалисты, очевидно, научились лучше понимать языки диктатур, чем цивилизаций. Чего ж тогда хныкать, что Запад нам не доверяет, что как-то без нас пестует свое коварство НАТО? Еще не успев очухаться от демонтажа коммунизма, Россия снова противопоставляет себя цивилизованному миру.