Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 1

Ла Тремуй медленно поднялся с колена.

– Вы совсем не оставляете мне чести, мадам.

– Я пытаюсь разобраться…

Внезапно Шарль поднялся со своего стула.

– А мне уже все ясно. Женщина, которую, по недоразумению, считают моей матерью, вместе с треклятым Бургундским герцогом, никак не могут рассорить нас с вами, матушка. Но они забыли, что я давно не прежний мальчик и не завишу больше от мнения тех, кто меня окружает! Теперь у меня есть двор, парламент и даже собственная армия! И отныне я никогда больше не позволю себе в вас усомниться. А господин Ла Тремуй пускай отправляется со мной обратно. Если он приехал шпионить, Ла Ир не даст ему такой возможности, но честному человеку при моём дворе всегда рады. Особенно, если этим можно позлить королеву…

Лицо Ла Тремуя просияло благодарностью.

– А если вы, матушка, считаете, что я поступаю опрометчиво, – продолжил Шарль, – то позвольте мне так поступить, чтобы доказать всем, и в первую очередь своим врагам, что я никого больше не боюсь…

– Ну, что вы скажете, Танги? – спросила мадам Иоланда, когда дофин и бесконечно кланяющийся Ла Тремуй оставили их наедине.

– Мне всё это не нравится, ваша светлость.

– Мне тоже.

Стоя у окна герцогиня рассеянно ответила на поклон дворян, приехавших с Шарлем из Пуатье. Проходя через двор, они заметили её светлость и почтительно сняли шлемы.

– А больше всего, мне не понравились последние слова Шарля. Я, конечно, желала бы видеть в нем короля, принимающего самостоятельные решения, но пока он не готов. Нынешние времена могут потребовать решений неоднозначных, тень от которых ляжет на его будущее правление. А коль скоро корону на голову Шарля должна возложить Дева, посланная Господом, он просто обязан быть чист и безгрешен. До сих пор мне удавалось следить за этим, но, видимо, в новом парламенте нашлись умники, которым не терпится самим оказывать влияние на будущего короля.

Мадам Иоланда отошла от окна. Её лицо для произносимых слов было слишком спокойно. И Танги, изучивший небезразличным сердцем все оттенки его выражений, понял, что она сосредоточена больше обычного, поэтому не позволяет себе ни гнева, ни страха, ни растерянности.

– Что нам теперь делать, мадам?

– Для начала, я поеду вместе с вами в Пуатье и буду настаивать в парламенте на ускорении переговоров и на необходимости пойти на уступки герцогу…

– Значит, наши планы не изменились?

Мадам Иоланда ответила не сразу. Задумчиво покусывая губу, она стояла перед Дю Шастелем, глядя сквозь него, сквозь стены этой комнаты, как будто рассматривала что-то вне времени и окружающего её пространства. Потом вздохнула, совсем по-женски.

– А что мы можем изменить, Танги, если ничего толком не знаем? В предательство Карла Лотарингского мне не верится. Будь так, королеве ли, герцогу, или им обоим, достаточно было попросить его написать мне и сообщить, что им всё известно, не прибегая к услугам этого скользкого Ла Тремуя. Но они даже не взяли Карла в Труа. Держат подальше и, видимо, под строгим надзором, поэтому от него нет вестей. Так что, нам остаётся только принять, как данность, что герцогу и, может быть, королеве что-то известно, и дожидаться начала переговоров. Всё равно, не пригрозив и не поторговавшись, они никаких решительных шагов не предпримут. А когда станет ясно, чего им надо, мы тоже что-нибудь придумаем. И, может быть, поймём, каким образом наша тайна раскрылась…

Но, увы, та самая Удача, которая без устали улыбалась Ла Тремую, в те же самые дни от мадам Иоланды решительно отвернулась.

За сутки до того, как она была готова выехать в Пуатье, примчался запыленный и встревоженный гонец из Анжу. Он сообщил, что сын герцогини Луи, по её настоятельному требованию продолжавший дело отца в Сицилии и Неаполе, был привезён из очередного похода в тяжёлом состоянии. Охваченный эпидемией Неаполь, отбился от завоевателей заразой. И мадам Иоланда, дав Дю Шастелю подробнейшие наставления и обязав его писать ей, как можно чаще, помчалась в Анжер.

Первое же письмо от Танги пришло в начале лета и содержало подробный отчёт о парламентских заседаниях, (к слову сказать, весьма единодушных), по вопросу возобновления переговоров с герцогом Бургундским. Вслух об уступках никто не говорил, но иносказательно почти все приближённые к дофину министры высказались «за». В результате, уже в июне, дофин Шарль и Жан Бургундский встретились, наконец, в Пуальи де Фор и кое-как заключили формальное перемирие. Ни о каких других делах герцог вопреки ожиданиям даже не заикнулся. Видимо, отсутствие мадам Иоланды заставило его потерпеть. Но, заключая мир, он потребовал таких поправок по некоторым пунктам, что становилось ясно – вторая встреча совершенно необходима.

«Был бы рад преподнести Вам эту новость, как хорошую, – писал Танги, – но что-то в местных настроениях мне не нравится. ещё вчера здесь царило полное единодушие, теперь же спорят и задираются по любому поводу. Его высочество стал крайне раздражителен. Часто уединяется в своих покоях с де Жиаком и, вызывающе откровенно приблизил к себе Ла Тремуя…»

В ответна это встревоженная мадам Иоланда высказала пожелание, чтобы за Ла Тремуем, как за возможным шпионом, присмотрел Ла Ир. И отдельно попросила мессира Дю Шастель добиться переноса второй встречи с герцогом на начало июля. «Надеюсь, к тому времени мой сын окончательно поправится, и я приеду…»

Однако, следующее письмо от Танги, как и все другие письма, герцогиня смогла прочитать только в середине лета, когда, заразившись от Луи, сама еле-еле вернулась к жизни. И первое, о чём она узнала, был захват Монмутом Понтуаза, что не просто открывало дорогу на Париж, а фактически являлось открытой дверью в столицу!

«Надо немедленно договариваться… Немедленно! И ублажать Бургундца, как угодно, лишь бы выхлопотал для нас время…» – думала мадам Иоланда, вскрывая письма из Пуатье.

«Ваша болезнь наделала здесь изрядного переполоха, – лаконично сообщал Дю Шастель оставляя за скобками то, как, узнав о болезни мадам Иоланды, сам рвался в Анжери не уехал только потому, что Ла Ир взял его, едва ли, не под арест, а поспешивший к матери Рене пообещал сообщать о каждом вздохе герцогини. – Кое-кто решил воспользоваться этим и начать переговоры без Вас. Но теперь уже герцог Бургундский сам перенёс встречу. Сослался на неотложные дела в Дижоне, потом на необходимость своего присутствия на строительстве оборонительных сооружений под Парижем… Однако, Вы прекрасно понимаете, что причина этому одна – герцог хочет встречи только с Вами…»

К письму прилагался отчёт от мессира Ла Ир, в котором тот заверял герцогиню, что «господин Ла Тремуй ни в чём предосудительном замечен не был, на встречу с герцогом Бургундским ехать отказался по причине открытой неприязни, зато весьма полезен бывает его высочеству советами и добрым словом».

«Умоляю Вас, Танги, удержите Шарля от необдуманных поступков! – писала в ответ герцогиня слабеющей от усилий рукой. – Мой сын почти здоров. Я тоже очень скоро встану на ноги… Заставьте принца вспомнить свою давнюю привязанность к Вам ивстаньте между ним и Ла Тремуем!».

Разумеется, Дю Шастель старался… Но с каждым новым письмом из Пуатье или Бурже, куда двор дофина то и дело переезжал, становилось понятно, что болезнь отняла у мадам Иоланды не только здоровье. Отсылая в Анжер свои длинные встревоженные послания, Шарль беспокоился лишь о самочувствии «любезной матушки», но советов уже не спрашивал, объясняя это, поначалу, нежеланием её обременять, а потом и вовсе безо всяких объяснений. И, если бы не письма Дю Шастеля и Рене, спешно отосланного обратно, ко двору дофина, её светлость не имела бы никакого представления о том, что происходит…