Жанна д'Арк из рода Валуа

– Я хотя бы буду знать, как к вам обращаться, господин.

– Гийом Экуй, к твоим услугам. Не мессир, не сударь… Бывший Бовесский монах, ныне орлеанский ополченец, а в недавнем прошлом – брадобрей сиятельного господина де Бодрикура. Верный слуга нашего короля и Девы – даруй им Господь победу… Что ещё? Пожалуй, всё. Да и пришли мы уже.

Он придержал Клод, едва не выскочившую на крохотную площадь перед кузней, где уже стояли три большие телеги. Кузнец – кряжистый человек с квадратным лицом под очень коротко стриженными волосами – руководил загрузкой стрел, которые, вязанками, выносили из кузни и укладывали в одну из телег его подручные и солдаты обозного сопровождения. Две другие телеги были пока пусты, но, судя по всему, в них собирались грузить шлемы и мечи для солдат, гора из которых уже возвышалась перед входом в кузню.

– Нам нужно забраться в те телеги, – шепнул Экуй.

– Но, как? – изумилась Клод. – Место открытое, тайком не подойти, а просто так нас никто не подпустит.

– Ты забыл, мальчик? Я здесь живу. К тому же, у меня есть кое-что, что сделает нас невидимыми…

– Что?

– Жди тут, не высовывайся.

Экуй вышел на площадь и направился прямо к кузнецу. Клод было видно, как он быстро и коротко о чём-то переговорил, потом кузнец подозвал одного из солдат – по виду, старшего – и заговорили уже втроём. Солдат сначала отрицательно качал головой, но бывший монах что-то втолкал ему в ладонь… Несговорчивый обозник еле заметными движениями головы и руки оценил полученное и отвернулся. А Экуй ещё что-то сказал кузнецу, после чего поманил к себе Клод.

– Это он? – спросил кузнец, еле взглянув на девушку.

– Ну да.

– Пусть лезет в ту телегу.

Экуй быстро подхватил Клод и перекинул через высокий борт. Сам заскочил следом.

Ложись, – велел он тихо. – Будет не очень удобно, но мы ведь потерпим, правда?

Их накрыли остро пахнущей лошадиной попоной и стали закладывать снаряжением. Клод чувствовала, как сильнее и сильнее её придавливает ко дну телеги, но решила терпеть, чего бы это ни стоило.

– Ты дышишь хоть? – донёсся до неё приглушенный шепот Экуя.

– Д-да.

– Приподними попону – станет легче. Кузнец закрепил над нами два щита, так что воздух будет… А, как проедем за ворота, там и вовсе можно будет вылезти…

Погрузка шла довольно долго. Наконец, раздался сигнал к отправлению и телега под Клод закачалась, сдвигаясь с места. Тут же она почувствовала, как что-то завозилось возле её плеча, а потом, прямо перед самыми глазами девушки, возникла чёрная от копоти рука, которая уронила ей на грудь кусок хлеба и яблоко.

– Что вы им сказали про меня, господин Экуй? – осмелилась спросить Клод, когда, судя по грохоту и тряске, их обоз выехал с земляного проулка на мощёную улицу.

– Сказал, что ты – сын моего приятеля, ушедшего с ополчением… Дескать, не смог усидеть дома, когда отец воюет, и сбежал от матери, которая не отпускала… Обычное дело. Сейчас в Орлеане все рвутся в бой.

– А что ты дал тому солдату?

– Ещё более обычную вещь – деньги. Хорошее средство, чтобы стать невидимым… По крайней мере, для конвойных этого обоза…

Телега скрипела монотонно, убаюкивая, но Клод почему-то боялась заснуть. И без того перед глазами неотвязно стояли, вызванные её воображением, картины боя под стенами форта, а сон сделал бы их только ярче и реальней.

– Как вы думаете, господин Экуй, – спросила она шёпотом, – ТАМ всё будет хорошо?

– Где это «там»?

– Где сейчас сражаются.

– Тогда, не ТАМ, а ЗДЕСЬ, мальчик… Сегодня каждая бастида и каждый форт – это один сплошной Орлеан. А сам Орлеан, как донжон в том замке, что зовётся Францией. Падёт он – падёт и замок. Поэтому никого и не удивляет, что сопливый мальчишка сбегает от матери воевать… Хотя, на мой взгляд, прялка бы тебе больше подошла.

Клод смутилась. В своё время, из Жанны мальчик получился куда лучше, чем из неё. Тогда никто не сомневался, что Луи – это Луи, а теперь всякий, кто давал себе труд присмотреться, обязательно отмечал, что пажу к лицу, скорее, юбка. Поэтому, не слишком задумываясь о смысле слов, зато старательно подражая интонациям и говору Рамона, Клод важно заметила:

– А прибыльное, наверно, дело – отправлять сопляков на войну?

Ответом ей был долгий, монотонный скрип телеги.

«Зачем я спросила это? – подумала Клод, краснея. – Как глупо и стыдно… Особенно теперь, когда пришла Жанна, и люди вспомнили о себе всё лучшее… Кто я, чтобы судить того солдата, за то, что взял деньги?! Вокруг столько смертей… Может быть, эти деньги он отдаст вдове своего погибшего друга и его детям… А хоть бы и собственной своей жене! Ведь она тоже может стать вдовой уже сегодня… Нет, человек сам себе судья в жизни, где ничего нельзя знать наперёд, и никто ничего не знает до самой сути… И не мне, такой глупой, обижать кого-то своим разумением, ничего толком не зная…».

– Прости меня, Гийом, – прошептала девушка, уже не заботясь о том, как говорит. – Я глупость спросил, и… спасибо тебе, что не ответил.

– Ничего, – услышала она через мгновение, – ничего… Знаешь, понимать и прощать – это на самом деле правильно… И это хорошо.

Турель

(7 мая 1429 года)

Если битва за Азенкур многим казалась подлинным чудом, (пусть даже и проросшим на почве самонадеянности и спеси), то сражение за Турель – не по масштабу, а по сути – можно считать её перевёрнутым, зеркальным отражением в той войне.

Рано утром, как когда-то Монмут, Жанна подняла своих солдат для мессы. Она разбудила только их, не трогая командиров, но особенно и не прячась. «Кто верит в меня, пойдёт за мной», – ответила д'Олону, когда он выразил опасение, что может проснуться кто-то из свиты командующего и помешать. – «Неверящих я обманывать не собираюсь, но и слушаться их не стану».

Атаковать начали с бульвара – укрепления, возведённого на самом берегу, перед мостом, строго следуя плану, который Жанна разработала ночью, то и дело обиженно повторяя: «Вряд ли я стану мыслить яснее утром». Баржи, на которых французы осуществили переправу накануне, и те, что прибыли с обозом, она велела нагрузить соломой, вымазанной дёгтем паклей, поджечь и пустить под мост перед Турелью, чтобы полностью отрезать гарнизон укрепления и не дать ему возможности отступить в крепость, там самым, усилив её оборону.

– Мы сравняем с землёй бульвар, – говорила Жанна, проводя свой собственный совет, – и получим возможность расставить нашу артиллерию на самых выгодных позициях. Под её прикрытием восстановим мост и с её же помощью атакуем Турель!..

Трудно сказать, что испытал Бастард, проснувшись утром под атакующие крики. Возможно, в первый момент его голова и взорвалась от мысленных, (да и не мысленных) ругательств. Но, как рыцарь и воин, он не мог не оценить, и дерзость, и целеустремлённость, а заодно, и ту свободу, с которой Жанна отметала чужое мнение, если оно пыталось ей мешать. «А может, так и надо? – промелькнуло в его смятённом сознании. – Сомнения – как заноза под кожей – не выдернешь, загноятся и погубят»…

– Поторопитесь, мессир, – заскочил к нему де Ре, уже полностью одетый, – иначе, наша сумасбродка полезет на стены Турели раньше, чем мы добежим до реки.

– Я даже исповедаться не успел, – прорычал Бастард, вскидывая руку, чтобы оруженосцу удобнее было застёгивать на нём панцирь. – Воистину, Господь испытывает нас, раз послал именно её!

Де Ре усмехнулся.

– Может, это к лучшему, мессир? Вдруг мы удивим сами себя…

Сказать, что сражение было кровавым, значит не сказать ничего. Около восьми сотен рыцарей – цвет английского воинства – держали Турель с ожесточением пса, у которого отнимают сочный кусок. Недавние поражения, эти укусы назойливой французской мошкары, взбесили их куда сильнее, чем все предыдущие победы ненавистной арманьякской партии. В адрес, так называемой, Девы сальных шуток больше не отпускали, потому что можно было сколько угодно называть её шлюхой и подосланной ведьмой, но слепых в английском воинстве не было, и девушку в белых доспехах, неуязвимо возникающую в самой гуще последних сражений, видели все! И держалась она уверенно, словно война была для неё таким же привычным делом, как и для них, для всех! Тут поневоле призадумаешься. И Гласдейл видел отражение этих недобрых мыслей не только на лицах своих солдат, но и кое у кого из рыцарей.