Жанна д'Арк из рода Валуа

– Я не прислушиваюсь к пересудам, – добавил цирюльник на всякий случай.

Лицо Пуланжи вытянулось. Он явно выглядел озадаченным, но, потоптавшись немного и ощупав, в очередной раз, кошель на поясе, продолжил так, будто собеседник отреагировал на его слова с живейшим участием.

– Дело в том, что господину коменданту всё же следует её принять… Он решительно настроен против, но.., нам бы с вами его уговорить… Эта девушка.., она довольно странная, хотя рассуждает так, что поневоле задумаешься…

– Вы, что же, говорили с ней?

– Не я.., – Пуланжи почему-то покраснел. – Но конюший господина коменданта, Жан де Нуйонпон, говорит, что пытался над ней подшутить – подошёл и спросил, зачем она обивает ноги, приходя и требуя невозможного? Не проще ли будет прогнать из страны дофина, и всем нам стать англичанами? А она ответила, что сотрёт ноги до колен, но к дофину дойдёт, потому что, коли всем проще его прогнать, то выходит, никто, кроме неё, помочь Франции не сможет. И Нуйонпон.., он, вроде как, пристыдился. Говорит, смотрела она так, что весь смех в глотке застрял. Захотелось поклониться и, чёрт возьми, поклясться ей, как клянутся, принося оммаж! 9

9

Оммаж – принесение присяги сюзерену. Получив в своё владение Аквитанию, французские короли приносили за неё оммаж королям английским, как обычные вассалы.

Экуй низко опустил голову.

– Почему уговаривать должны мы с вами? – тихо спросил он.

– Ну.., как же.., – замялся Пуланжи. – Даже Карл Лотарингский не погнушался… Кто знает, вдруг она и вправду… Уж если герцог счёл возможным с ней поговорить, то нашему коменданту не следует поступать неосмотрительно. А у вас рекомендации от людей, весьма близких его светлости.., да и к господину де Бодрикуру вы вхожи…

– Как и вы.

– Я – другое дело. Мне прикажут замолчать – я и замолчу. А вы для господина коменданта человек полезный. Вас он выслушает… Давайте так – я доложу, что девица снова пришла, а вы уж поддержите – намекните, дескать, что не так уж она и проста…

– Как скажете, сударь, – буркнул Экуй. – Завтра утром меня позвали стричь господина коменданта, и если на это же время выпадет ваш доклад…

– Да, да, утром я и приду, – торопливо заверил Пуланжи и поспешно отошёл.

– Сегодня я намерен выиграть, – заявил де Бодрикур, когда фигуры были расставлены, и первый ход сделан.

– Как и всегда, ваша милость,.. как и всегда.., – пробормотал в ответ Экуй, бросая на дверь взгляды более заинтересованные, чем на доску…

Разговор с Пуланжи его обеспокоил. С одной стороны, было ясно, что такое страстное желание помочь пришло к помощнику коменданта вместе с кошельком, явно полученным от двора герцога Лотарингского. Может быть, даже от самого Рене. И это не могло не вызвать легкой обиды – похоже, Экую все ещё не доверяют. С другой стороны, бывшему секретарю епископа Бовесского хотелось самому взглянуть на пришедшую девушку. Он уже хорошо успел узнать характер своего нового господина и понимал, если де Бодрикур упрётся, переубедить его простыми уговорами не будет никакой возможности, ни у самого Экуя, ни у Пуланжи. И, значит, придётся пойти на риск и прибегнуть к откровенному, грубому шантажу. Однако, чтобы идти на такое, следовало убедиться – дело того стоит.

Разыскав конюшего Нуйопона, Экуй довольно легко узнал у него, где остановилась странная девушка, о которой шепталась уже вся прислуга замка, и, выяснив, что это недалеко, отправился, было, туда. Но сколько он ни вертелся вокруг дома каретника Ле Руайе, увидеть смог только самого хозяина, обеспокоенно прибежавшего откуда-то с огромной корзиной, полной продуктов, да его жену, вышедшую из дома к двум соседкам с лицом просветлённым и радостным. Разговора женщин Экуй толком не расслышал, а ближе подходить постеснялся. Понял лишь, что говорили они о часовне «Богоматерь под сводами», которая находилась возле замка. Вроде бы Дева пошла туда молиться. Но, добежав до часовни, Экуй увидел довольно приличную толпу и какого-то господина, смиренно просящего всех разойтись, чтобы не мешать. «Она говорит с Господом!», – зашептали между собой люди, но расходиться не спешили. Кто-то хотел, чтобы Дева непременно коснулась его и исцелила бы, как его светлость герцога Лотарингского, кто-то ждал благословения для своего ребёнка, кто-то рассчитывал на благословение для себя, но в глазах у всех не было ни тени сомнения в том, что чудо Господнее им явлено, и пришла, наконец, та, которую ждали, как Спасительницу.

Воспользовавшись своей одеждой замкового служителя, Экуй протолкался ко входу, минуту помедлил и вошёл внутрь, заметив, что господин, говоривший с толпой окинул его взглядом и слегка посторонился. «Взгляну и выйду… Только взгляну…». Но прямо у входа, внутри часовни, стоял мальчик, который тоже смотрел на Деву, молившуюся где-то у алтаря. Глаза, ещё не утратившие отсвета мыслей, обуревавших мальчика, обернулись на вошедшего, и Экуй вдруг почувствовал жгучий стыд. То ли за то, что пришёл удостовериться, стоит ли порученное дело его усилий или не стоит, то ли за то, что воспользовался своим ничтожным положением и вошёл туда, куда других не допускали, но стыд буквально затопил его!

Непонятно зачем, поклонившись мальчику, Экуй быстро перекрестился и выскочил вон.

Нет, не ему, предавшему когда-то и носившему в душе жестокие планы мести, находиться тут, определяя стОит – не стОит. И уж, конечно, не ему подвергать сомнениям веру тех, кто ему доверился, когда даже простой мальчик с лицом ангела и глазами, не запятнанными никаким грехом, безоглядно верит в эту последнюю надежду… «Я сделаю всё, что нужно, даже если меня выкинут за дверь!», – решил он. – «И, когда выкинут, не отступлю тоже! Так что, простите меня, господин де Бодрикур, понимать и прощать я разучился, и если ваша упрямая натура возобладает над здравым смыслом, придётся стать ещё упрямее… Клин клином вышибают».

Дверь распахнулась, и в комнату к играющим вошёл господин де Пуланжи. Вошёл браво, как всегда, оправдывая репутацию беззаботного гуляки, которым был в юности, и которым оставался до своих сорока. И только напряжённый взгляд выдавал его, то ли озабоченность, то ли нерешительность.

– Утренний доклад, мессир!

Бодрикур, крайне довольный победоносным наступлением на фигуры противника, лишь нетерпеливо отмахнулся – дескать, погоди, не мешай. И Пуланжи, коротко глянув на Экуя, послушно отошёл к окну.

– Что, господин цирюльник, – радостно воскликнул комендант спустя мгновение, – король-то твой заперт! Признавай поражение, да расставляй фигуры заново – я сегодня в ударе и намерен разгромить тебя ещё разок!

– Признаю, – буркнул Экуй. – Вы играете, как всегда блистательно, ваша милость.

– Вот то-то же!

Бодрикур развернулся к Пуланжи.

– Ну, чего там у тебя, докладывай.

– В городе всего одна новость, мессир. Вернулась та девушка, которая ещё весной требовала отправить её к нашему королю. Вернулась и требует того же самого с упорством, которому можно позавидовать… На улицах только о ней и говорят, называя, не иначе, как Лотарингской Девой, так что, я подумал – следует доложить о ней.., – Пуланжи изо всех сил старался говорить беспечно, но старания его оказались слишком заметны, придавая словам какой-то особый вес. – И еще.., полагаю, это уместно.., не лучше ли вам её принять и выслушать, чтобы не вызвать волнений?

– Девушка? – наморщился де Бодрикур. – Какая-такая девушка?

– Ну.., помните, весной.., в красном платье…

– Ах, эта!

В памяти коменданта всплыло яркое алое пятно на фоне серо-стальных лучников, но это воспоминание тут же повлекло за собой другое, которое отозвалось тупой болью в десне.

– Что за чёрт?! Зачем ты мне об этом докладываешь?! Зубная боль эта твоя девица! Вели гнать её в шею, а отцу передай, что если он её и в этот раз не выпорет, то я велю выпороть его самого!