Железная хватка графа Соколова
Шрифт:
— Формально это сделал сумасшедший Владимир Бурцев, — заметил Сильвестр. — Но где он добыл секретнейшие сведения?
Соколов выразительно посмотрел на Сахарова:
— Да будет известно твоему генеральскому превосходительству, что наш приятель Сильвестр Петухов хотя пьет мало, но все же абсолютно прав: слишком много трагических совпадений. И полагаю, предателя высчитать несложно: надо лишь составить список лиц, которые владели хоть какой-нибудь секретной информацией, и подвергнуть этот список тщательному анализу. Истина тут же всплывет. И в этот список включить всех — от письмоводителя
Подозрения
Сахаров фыркнул:
— Ты, дорогой друг, меня подозреваешь?
— Я подозреваю всех и никого в частности! — твердо сказал Соколов.
Сильвестр одобрительно качнул головой, а министр Макаров важно поднял палец вверх:
— В принципе, граф, вы правы! Ведь все мы помним предательство директора департамента полиции Лопухина. Разве можно было предположить, что этот тип, облеченный высокой государственной властью, выдаст революционерам наиболее важных наших агентов, включая самого Евно Азефа? И среди главарей партий, враждебных империи, есть наши платные осведомители.
Сильвестр усмехнулся:
— Они с легкостью посылают своих товарищей на виселицу.
Министру, несколько разгорячившемуся от коллекционных вин, хотелось говорить. Он утер уста салфеткой и продолжил:
— К сожалению, порой важные осведомители прекращают сотрудничать с нами. И виноваты в этом только мы сами: или мало платили, или не потрафили их амбициям. Надо уметь заинтересовать человека, помочь пройти в Думу, и такой осведомитель будет с нами активно сотрудничать.
— Есть печальные примеры? — спросил Сильвестр.
— Увы! Одна из крупнейших фигур в партии Ленина — Иосиф Джугашвили, по кличке Сталин. В шестом году
Сталина арестовали, и он согласился на нас работать, дал ценные агентурные показания и начальнику тифлисского охранного отделения, и петербургского, и бакинского. Я беседовал с этим грузином: приятный собеседник, очень обаятелен, удивительная память и способность видеть перспективу. Но избрали его ленинцы в свой ЦК, и он прекратил с нами связь. Безобразие!
Каминные часы пробили половину второго ночи.
Налет
Гостиная, где пировали сыщики, находилась за плотными двойными дверьми. Однако слуха вдруг коснулись странные крики. Сильвестр выглянул в коридор.
— Какая-то суматоха, полиция. — Вернулся к столу. — Чемодан, может, у кого сперли? — Он поднял бокал, повернул лицо к министру: — Дорогой и многоуважаемый Александр Александрович! Благосклонная судьба высоко вознесла вас, сравняла с земными царями. С восхищением останавливаясь перед вашей деятельностью, мы благодарны вам за вашу удивительную простоту, которая позволила вам снизойти до своих подчиненных и на равных правах разделять с нами трапезу. Да будет мне позволительно выразить тот неподдельный восторг, который...
Вдруг двери распахнулись и в «люкс» ворвалось несколько полицейских. Тщедушный штабс-капитан, который, видимо, предводительствовал этой атакой, топорща рыжие усы, заорал:
— Оставаться на местах, руки за голову!
Соколов, роняя кресло, вскочил на ноги и гаркнул:
— Руки вверх, носом к стене! Стреляю без предупреждения! —
и для убедительности выхватил из кобуры, всегда висевшей под мышкой, «дрейзе».Воинственный дух полицейских вмиг улетучился. Они уткнулись носом в стену, задрав руки. Соколов неспешно подошел к штабс-капитану, за микитки оторвал его от пола, заглянул в лицо:
— Ты, чиж, какого рожна залетел сюда?
Штабс-капитан свою промашку уже понял. Болтая в воздухе ножками, промямлил:
— Виноват, ваше благородие! В соседнем номере труп задавленный обнаружен. Портье доложил, что никого посторонних не было. Преступники где-то рядом... А из ваших дверей кто-то подозрительно выглядывал. Решили проверить, вот и ошиблись.
Соколов опустил на ковер свою жертву, с профессиональным интересом спросил:
— Ограбление?
— Похоже, так. Какая-то англичанка, миллионерша. С ее камеристкой истерика.
Бриллианты
Соколов, а за ним и все остальные вышли в коридор. У соседних дверей толпились полицейские и любопытные из прислуги и постояльцев. Пожилая, некрасивая девушка в домашнем халате и туфлях на босу ногу тихо всхлипывала:
— Я — Наталья Захарова, здешняя уроженка. Шесть лет назад нанялась к мисс Рэдман. Мы с ней словно родные сделались. — Девушка опять запричитала: — Что я натворила? Зачем уговорила мисс сюда приехать. Оставались бы мы дома, в Челси...
Утерев батистовым платочком глаза, она продолжила рее спокойней, лишь иногда нервно передергивая плечами:
— Вчера днем мы посетили Русский музей Императора Александра Третьего, расположенный в Михайловском дворце. Госпожа долго пробыла в тридцатом зале, любовалась картиной Шишкина «Верхушки сосен», даже спрашивала, нельзя ли ее купить, пусть и дорого. Потом мы прогулялись по Невскому, а вечером сидели во второй ложе бельэтажа Мариинского театра. Давали «Жизнь за царя». Госпожа надела бриллианты — очень богатые, фамильные. Одно колье — целое состояние. На госпожу даже мужчины заглядывались.
Кряжистый сыщик посмотрел на Соколова:
— Все сперли! Очень может быть, что убийца приметил жертву в театре, а потом выследил.
— В театре у госпожи разболелась голова, и мы после первого акта вернулись домой, — продолжала девушка. — Госпожа сразу же легла в постель. В первом часу ночи я зашла к госпоже — вот двери моего номера, напротив. И сразу поняла, что произошло что-то плохое. Ночник почему-то был затушен. Я зажгла его, вижу — кругом разбросаны вещи. Глянула на постель — госпожа удавлена, — и девушка вновь безутешно зарыдала.
Окаянная рука
Соколов прошел через гостиную в спальню. На широкой кровати лежала без одеяла, свесившегося на пол, молодая женщина. Ночная рубаха была задрана, оголяя стройные белые ноги. Из разреза выглядывала крепкая девственная грудь. Соколов снял с трюмо фото, протянул министру:
— Мисс Рэдман — хороша, право!
Сильвестр, держась за рукав Соколова, произнес:
— Смотрите, Аполлинарий Николаевич, это убийство совершила та же рука, что в Москве, — проволочная удавка, такая же закрутка. Как на трупах осведомителя Хорька, проститутки Клавки...