Железная леди

– Я не могу содействовать женщине, которая намеревается обмануть собственного мужа!

– Господи, Нелл, большинство дам Мейфэра и Белгравии жить не могут без обмана. Я просто следую общей тенденции. Кроме того, ты ведь знаешь, как он одержим вопросами, касающимися Шерлока Холмса.

– Годфри? Это Годфри-то одержим?!

– Весь план придумала я, – напомнила мне подруга. – И я имею право насладиться его результатами, хотя мистер Холмс был прискорбно скрытен и не поведал подробностей расследования. Ну и ладно, я сама могу догадаться, а если нам повезет, в газетах появятся кое-какие зашифрованные намеки. Теперь же… – она открыла саквояж, вытащила шляпку и надела ее, – я намерена покинуть тебя перед следующей твоей встречей. По некоторым причинам мне не столь интересно, что делается на Гросвенор-сквер, сколь волнует происходящее на Бейкер-стрит. – Ирен выглянула в окно. – Квентин, попросите извозчика остановиться на следующем углу. Я сяду в омнибус и вернусь в отель.

Я могла только кивнуть, по-прежнему ощупывая слабыми пальцами брошь у ворота платья.

Квентин постучал в потолок, и темп движения коляски замедлился. Когда экипаж остановился, Квентин нагнулся, чтобы открыть дверь, и примадонна живо, по-мальчишески выскочила на улицу. Я потянулась за ней:

– Подожди, Ирен…

Она лишь улыбнулась в ответ, а потом послала мне воздушный поцелуй.

– Ирен, брошь, которую ты мне приколола… Скажи мне, что это не рубиновая звезда, подаренная тебе королем Богемии!

– Она произведет фурор на Гросвенор-сквер, – пропела подруга, несмотря на спешку.

– Но рубины… и «палевая роза» не подходят друг другу…

Повозка резко дернулась, и вслед донеслось:

– Рубины подходят ко всему, как и кровь…

Я вздрогнула, как будто из моих пальцев посыпались драгоценные камни.

– Вы замерзли? – спросил Квентин с такой заботой в голосе, что я мигом согрелась бы, будь мне действительно холодно.

– Нет. Просто заинтригована.

Он снова засмеялся:

– Пожалуйста, не сердитесь на Ирен. Ей необходим маскарад, иначе она не чувствует вкуса к жизни.

– Нечто вроде шпионажа?

– Похоже. Чем больше опасностей, тем больше удовольствия.

– Вам будет не хватать этого, – сказала я.

Он пожал плечами, но взгляд его стал отсутствующим:

– Придется найти другое занятие. Пока не знаю какое.

– А что вы столько лет делали после войны за границей?

– Путешествовал среди чужеземцев, изучал их языки и обычаи. – Он взглянул на мое украшение. – На северо-востоке Афганистана, среди голубоглазых и светловолосых местных жителей, до меня дошли слухи об утраченном рубине. Я убедил себя, что хочу найти его, что именно ради этого волнующего сокровища остался в тех краях.

– Так и было?

Он пожал плечами:

– Всего лишь удобный повод для бегства от себя. Возвращаться домой было страшно. Слишком много объяснять.

– Тогда не выкладывайте всего сразу, – посоветовала я.

Он кивнул и молчал до тех пор, пока коляска не остановилась. К этому времени спустились сумерки, покрыв туманной дымкой пространства между особняками и свернувшись спящей черной пантерой вокруг скульптуры в центре сада.

Квентин помог мне выйти из коляски. Когда мы приблизились к рядам окон, светящихся первыми вечерними огнями, колеса гремели уже далеко позади, заглушая стук моего сердца.

– Наверное, стоило предупредить их, – предположила я.

– Нет. – Он взял меня за руку, но я понимала: он сделал это, чтобы поддержать не меня… а себя самого.

Квентин постучал; двустворчатая резная черная дверь отворилась и показался строгий дворецкий. Я замерла, гадая, признает ли он Квентина, но, видимо, он служит не так давно.

– Как вас представить? – спросил этот тип неодобрительным тоном. Однако его взгляд стал почтительным, едва он увидел одолженную мне подругой брошь.

– Квентин Стенхоуп из Афганистана и мисс Пенелопа Хаксли из Парижа, – сказал полушутливым тоном Квентин.

Я обнаружила, что мои пальцы запутались в рукаве его пальто. Он быстро сжал мне руку. Даже через лайковую перчатку чувствовалось тепло. Мы проследовали за дворецким через огромный, как танцевальная зала, холл с мраморным полом, мимо столовой с белоснежной скатертью, где звездами мерцали свечи. Скороговоркой, словно осенний дождь по опавшим листьям, разносилось эхо шагов.

Нас представили в открытых двойных дверях гостиной, где перед ужином собралась вся семья. После сгущающегося сумрака и теней холла яркий свет за порогом комнаты ослепил нас.

Члены семьи застыли, как персонажи на портретах Сарджента: одетые для ужина мужчины в непременном черном и белом, дамы в расплывчатых акварельных вихрях платьев, с испуганными серо-голубыми глазами.

– Дядя Квентин! – вдруг закричала одна из расплывчатых пастельных луж. Затем Аллегра Тёрнпенни (а это была именно она), как малыш в канун Рождества, вприпрыжку помчалась по обюссонскому ковру и мраморному полу к нам. Обвив руками шею Квентина, она буквально повисла на нем, пока он повторял:

– Аллегра? Аллегра, неужели это ты?

Тут сдержанные статичные женщины Стенхоуп сдвинулись со своих мест на групповом портрете и заволновались переливающимися облаками шелка и сатина; за ними пришли в движение и недоуменные мужчины в вечерних костюмах, хотя более размеренно.

Официально представили – конечно, помимо меня, – двух мужей сестер Стенхоупа, которых он еще не видел. Однако пришлось назвать Квентину каждого члена семьи, чтобы он мог заново познакомиться с ними и восстановить родственные связи.

Я наблюдала со стороны, как Квентин тонет в омуте своей семьи, будто в слишком мягком диване, беседуя то с одним, то с другим, прерываясь, чтобы обнять сестру, которая только сейчас преодолела неловкость воссоединения. Мужчины-родственники кружили вокруг него, то пожимая руку, то просто оглядывая ошеломленным взором.

Затем все поднялись наверх к пожилой матери. Останься у меня хоть какое-то желание улыбаться после истории с перевоплощением Ирен, состояние настоящей миссис Стенхоуп мигом отбило бы всякую склонность к веселью. Слабую тихую леди в инвалидной коляске сопровождала медсестра в чепце. Память старушки превратилась в серый холмик пепла, из которого уже не суждено было возродиться никакому фениксу. Она лишь трогательно-вежливо улыбалась в гуле голосов, и было ясно, что она совершенно не в состоянии вспомнить ни своего сына, ни кого-либо из его старших братьев и сестер, которые суетились вокруг.

Вскоре мы спустились вниз. Все продолжали поддерживать оживленную беседу, чтобы хоть как-то компенсировать совершенное отсутствие голоса и памяти у бедной матушки Квентина.

Вряд ли стоит упоминать, что ужин задержался. К тому времени, когда мы все оказались в длинной столовой, на лице лакея застыло выражение ледяной вежливости пополам с затравленной яростью.

За столом Аллегра буквально узурпировала меня и забросала вопросами, не упуская возможности полюбоваться издалека любимым дядей.