Желтая долина, или Поющие в терновнике 4
Шрифт:
Он слабо улыбнулся.
– Да?
– Конечно!
Голос Джастины звучал столь убедительно, что тревоги и волнения Хартгейма как-то улеглись сами по себе.
А действительно – что волноваться?
Ведь теперь они рядом, они вместе, они всегда будут вместе, всегда будут любить друг друга…
А разве может быть как-нибудь иначе?
Теперь, вспоминая свои мысли о смерти, вспоминая свое желание умереть, Лион невольно содрогался.
Нет, нет, и еще раз нет!
Он не хочет этого!
И, обернувшись к Джастине, он несмело спросил у нее:
– Послушай…
Она
– Что, мой милый?
– Ты по-прежнему любишь меня?
– Конечно же! А почему ты меня об этом спрашиваешь? Ты что – сомневаешься?
– Нет…
– Лион, не надо никаких вопросов… Вот увидишь – все будет хорошо у нас с тобой…
– Правда?
– Конечно… Зачем же мне обманывать тебя, зачем мне обманывать свою любовь?
– И ты знаешь все?
Она кивнула.
– Конечно!
– И ты прощаешь меня?
– Да… Потому что ты мой маленький, когда-то потерянный и затем найденный ребенок… Потому что, Лион, я действительно люблю тебя!
– И ты никогда не вспомнишь о том, что произошло со мной в Лондоне?
– Никогда…
И удивительно проснувшись через несколько часов, Лион поверил в то, что сон был вещим…
Так оно и случилось на самом деле: Джастина никогда ни единым словом не обмолвилась ни о той поездке в Лондон, ни о загадочной смерти соседа, аббата О'Коннера, ни о роли в этой истории его, Лиона Хартгейма…
Правда, иногда вспоминая покойного аббата, она не могла сдержать в себе раздражения к этому человеку, но, тем не менее, никогда не давала понять, что раздражение это каким-то образом связано с той историей…
IV. ОКСФОРД
Питер
Первые дни после возвращения из Лондона Лион находился в оглушенном состоянии. Он не сразу понимал, о чем его спрашивают, когда к нему обращались. А отвечал отрывисто, коротко и однозначно.
Болезнь свалила Лиона, когда он сидел за письменным столом с ручкой в руке. До этого он долгие десятилетия, с раннего детства, серьезно никогда и ничем не болел. И даже боли в сердце, которые он стал ощущать года два назад, ничему его не научили.
Как любой человек, который привык себя чувствовать всегда здоровым, он даже не допускал мысли о том, что когда-нибудь может заболеть. Но на этот раз все было очень серьезно. И этот случай его просто обескуражил.
Нельзя сказать, что Лион боялся смерти. Ведь он уже давно понял, что карьера его закончилась. И если он не успел осуществить всех своих юношеских мечтаний, то сказать о том, что ничего не достиг в этой жизни, он, конечно же, не мог. Но последние события всколыхнули его, и он был полон планов на будущее. Ему уже порядком надоело это добровольное изгнание, он был в конец измучен бездеятельностью, и его не покидало чувство, будто его изолировали от общества, изгнали, вышвырнули на свалку.
Первая же попытка изменить ход событий ни к чему хорошему ни привела. Но не в характере Лиона было сдаваться. Когда болезнь сковала его, он был всецело во власти лишь одного желания – взять реванш перед тем как уйти навсегда.
И началась борьба. У Лиона не было сил позвать на помощь. Он лежал один в своем кабинете. Невыносимая боль сковала все его тело,
ему было тяжело дышать, в голове помутилось, перед глазами поплыли темные пятна. Боль стискивала его горло, упиралась коленом в грудь, будто пытаясь его задушить.«Конечно, это смерть пробралась ко мне в кабинет и навалилась на меня», – пронеслась в его голове малодушная мысль. Но он не хотел умирать, он сопротивлялся, и завязалась жестокая схватка. Нервы натянулись, кровь быстрее потекла в жилах, мозг затрепетал.
Но внезапно поняв, что ему не одолеть своего противника, Лион разжал руки, с трудом сделал два шага, ничком упал на диван и больше противился страшным объятиям.
В этот момент на него снизошел покой – дало о себе знать перенапряжение; он гнал от себя все страшные впечатления от последней поездки в Лондон, он старался не вспоминать ни аббата Джона О'Коннера, ни разговоры с ним. Ему было стыдно – стыдно перед самим собой. Как это так – он, взрослый, так много повидавший на своем веку человек пошел на поводу у этого аббата, и О'Коннер при помощи немудреных софизмов завладел его разумом…
Но потом сознание куда-то ушло, и Лион перестал что-либо испытывать, чувствовать и даже думать. Исчезли страдания, мучительные мысли, переживания и затаенные страхи – ему казалось, что он летит куда-то вниз, в бездонный, черный колодец…
Вскоре он очнулся. Сколько времени прошло – час, два, сутки? А может быть целая вечность? Лион не мог ответить на этот вопрос – впрочем, он и не ставил его перед собой.
Он перевел глаза направо и увидел Джастину – она сидела у изголовья и с тревогой вглядывалась в глаза мужа.
– Что с тобой? Лион вздохнул.
– Я отвратительно себя чувствую…
– Да на тебе просто лица нет! – воскликнула Джастина, но тут же добавила, – с тех пор, как ты вернулся из Лондона…
Она не договорила, однако Лион прекрасно понял, что именно она хотела сказать; когда живешь с человеком так долго, нет нужды оттачивать каждую фразу, можно быть уверенным, что тебя поймут…
Лион, несмело повернувшись к ней – при этом в шейном позвонке его что-то хрустнуло, произнес:
– Я болен, и теперь, как никогда, понимаю, что это – наказание…
– Но за что?
Тяжело вздохнув, Лион продолжал:
– Я, пожилой человек, который всю жизнь гордился, что обладает рациональным мышлением, дал себя одурачить!
Джастина невесело вздохнула.
Лион, снедаемый угрызениями совести, чувствовал в себе острейшую потребность исповедаться, унизить себя и молить о прощении.
– Да, я грешен, и за это наказан. Нет, Джастина, я не говорю о своем теперешнем самочувствии. Я говорю о том состоянии душевной муки, в котором…
И он махнул рукой – что, мол, рассказывать – неужели и так не понятно? Джастина протянула ему стакан:
– Выпей воды, и тебе сразу же станет легче. Пристыженный своим недавним поведением, Лион, не желая расстраивать жену, залпом опорожнил весь стакан. В воде, судя по всему, было снотворное. Оно мягким, обволакивающим теплом растеклось по всему его телу, и, перед тем как заснуть, Лион вновь ощутил прилив чувствительности.
– Выслушай меня…
Джастина внимательно посмотрела на мужа и мягко возразила: