Жертва судебной ошибки

Де Морсен казался окончательно пораженным. Несколько минут он молчал, потом вскричал в ужасе:

— Но я впустил к себе в дом ехидну! Какова гнусность! Взломать ящики, так злоупотреблять доверием!

— Словечко недурно, — сказал Дюкормье, засмеявшись. — Оно напоминает мне, что ваш почтенный друг, посланник, сам научил меня злоупотреблять доверием с его ведома. Ведь я был главным деятелем в интриге, опрокинувшей неприятное для вас министерство. Кстати, признаюсь вам: выбирая лучшие из ваших бумаг, я нашел и письмо моего патрона, где говорится, что «хотя г-н Дюкормье и добр, и готов на все, но, имея неудобство быть сыном мелочного лавочника, не пой-дет дальше маклера хорошего тона». И вот благодаря вам, я надеюсь, князь, опровергнуть это предсказание. Я стану, как и многие другие, официальным маклером, уважаемым, знатным и, в особенности, с хорошими средствами. Вернувшись к себе, вы нынче же проверите ваши бумаги и увидите, каких недостает. К вашему огорчению, я почтил своим вниманием два нежных письма баронессы Роберсак. Эта достойная, милая вашему сердцу особа говорит в них об открытой связи вашей жены с кавалером де Сен-Мерри как о вещи, которую вы сами допускаете. Словом, по важности взятых мною бумаг вы убедитесь в скромности моих требований.

— Но ты забываешь, негодяй, что существует уголовный кодекс, суд и галеры.

— Послушайте, знаменитый законодатель, не говорите глупостей насчет галер! Похищение документов ценных лишь по своей нравственной или политической важности подлежит только суду исправительной полиции. Я знаю, черт возьми, наш свод законов. Но пойду дальше и спрошу вас: неужели вы пошлете на галеры вашего зятя, хотя бы и незаконного? Зятя, владеющего сотнею писем вашей дочери? Нет, меня этим не испугаешь. А поэтому вы горячо приметесь за дело, чтобы устроить меня так, как я желаю. В противном случае я очиниваю перо (как вам известно, довольно язвительное) и, опираясь на целый ворох оправдательных документов, рас-сказываю в хлестком памфлете о том, как князь де Морсен, один из наиболее видных людей настоящего времени, защитник религии и семьи, не довольствуясь постоянной любовницей и вынося любовника своей жены, безумно влюбился в честную мещаночку; каким образом этот добродетельный государственный муж предложил своему секретарю быть его сводником и в награду этому своднику давал место супрефекта, а потом и префекта; и как, наконец, секретарь нашел более занимательным соблазнить бабенку для собственного удовольствия и с целью отомстить герцогине де Бопертюи. Ну-с, что вы скажете на это, любезный князь? Привлечете меня к суду за диффамацию? Пусть так. Но подлинные документы будут опубликованы, а вы со всей семьей будете захвачены вихрем ужасного скандала, который я подниму.

— Боже! Боже! И это не сон? Я и мои близкие будут зависеть от подобного чудовища?! — вскричал князь, совсем растерявшись, но потом с притворной самоуверенностью прибавил:

— С моей стороны было очень глупо — бояться негодяя! Когда я выйду отсюда, то мне стоит сказать только слово префекту полиции. Этот Дюкормье, наверно, принадлежит к какому-нибудь тайному обществу. Сейчас же приказ об аресте, две или три недели секретного и шесть месяцев предварительного заключения в тюрьме… тогда мы посмотрим! Ха, ха, разбойник! Ты думаешь, что я безоружен? Ты говорил о моем влиянии и получишь доказательства его.

Дюкормье пожал плечами:

— Достойный законодатель! Я прекрасно знаю, что высшие чиновники в случае надобности пользуются указом о задержании, за которым следует секретное заключение, а потом предварительное. Под предлогом заговора или политической меры эти тайные приказы теперь в ходу в нашей прекрасной, свободной стране. Но, о патриарх античных нравов! Мои бумаги… извините за слишком притяжательное местоимение: «ваши бумаги» хотел я сказать; ваши бумаги находятся в хороших руках. Не буду же я вечно сидеть в тюрьме, а самовластный арест усилит впечатление моего памфлета. И потом, добрейший, вы забываете, что дело идет о заключении в тюрьму вашего незаконного зятя, и он заговорит, как бы ни были крепки тюремные замки. Поэтому бросьте ребяческие угрозы, подчинитесь добровольно предлагаемым условиям, и моя выгода будет ручательством за мое молчание.

— Не мудрено сойти с ума!

— Действительно, бедный князь, вы рассуждаете не с обычной ясностью. Но я прошу ответа отнюдь не сейчас. Завтра в два часа я приду к вам. Вы успокоитесь, проверите, каких бумаг недостает, обсудите свое положение и опять обретете характеризующие вас верность взгляда и быстроту решения. В особенности вы убедитесь в том, что я не совсем неловкий малый и не лишен дипломатический жилки… Ну-с?

В эту минуту в передней раздался сильный звонок. Князь побледнел, вскочил с места и проговорил почти в ужасе:

— Сюда идут!

— Я знаю кто это, — ответил спокойно Дюкормье.

XXXVI

Дюкормье направился к двери, но, подумав, вернулся к князю и сказал вполголоса:

— Я с пользой употреблю имеющиеся у меня средства. Вы знакомы с лицом, которое сейчас войдет. Но этот человек не знает о происшедшем, и в ваших интересах оставить его в неведении. Только в cny4at надобности он может засвидетельствовать, что видел вас здесь. Но г-н Сен-Жеран теряет терпение, — прибавил Анатоль, когда раздался второй звонок, и пошел к двери.

— Сен-Жеран! — воскликнул князь.

— Он самый. Итак, сударь, — прибавил Дюкормье повелительным, жестким тоном, — пятнадцать тысяч франков на секретные расходы и место старшего секретаря при Неаполитанском посольстве! Даю вам три дня. Вы знаете меня b подумайте.

Дюкормье открыл дверь Сеу-Жерану, который очень был удивлен, увидав князя. Дюкормье оставил заносчивый, иронический тон, поклонился де Морсену и сказал:

— До свидания, князь. Надеюсь, что важные вещи, о которых мы только что говорили, будут разрешены в благоприятном смысле для нас обоих.

— Князь, — сказал Сен-Жеран, — я не думал, что буду иметь честь встретить вас здесь.

Но де Морсен ничего не ответил. Силы его истощились, а голова кружилась от стольких волнений. Он поспешно поклонился Сен-Жерану и ушел.

Тогда Дюкормье спросил Сен-Жерана:

— Я не имею чести быть вам известным?

— Нет, мне кажется, я встречал вас в отеле де Морсен.

— Да, я личный секретарь князя…

— А могу узнать, милостивый государь, какая связь между присутствием здесь князя и анонимным письмом?

— В котором вас приглашают сегодня вечером по приложенному адресу, зная ваше участие ко всему, касающемуся м-ль Клеманс Дюваль?

— Да. И это анонимное письмо…

— Писал я.

— Но с какой целью?

— Я удовлетворю ваше любопытство во всех отношениях.

— Слушаю вас.

— Милостивый государь, вы очень знатный господин… ваш древний род теряется в глубине времен…

— Что это значит? Какая-нибудь шутка?

— Позвольте продолжать. Вы не только знатны, но вы страшно богаты.

— Ну-с, и что же из этого следует?

— А то, что между вами и мной бесконечное расстояние, потому что я только несчастный секретарь без копейки за душой.

— Милостивый государь, к чему здесь устанавливать различия общественных положений? Дело не в этом.

— Напротив, именно в этом и дело. Я это подчеркиваю и имею свою причину.

— Скоро ли кончатся загадки?

— Через минуту вы узнаете разгадку.

— Поторопитесь, милостивый государь.

— Вы в качестве знатного вельможи и большого богача возомнили жениться на м-ль Дюваль? Не правда ли?

— Довольно! Ни слова больше! — вскричал гневно Сен-Жеран.

— Очень сожалею, что не могу вас послушаться, — отвечал Анатоль с насмешливым равнодушием. — Но, пожалуйста, позвольте продолжать.

— Берегитесь, берегитесь, милостивый государь!

— Чего беречься? — смело спросил Анатоль.

Сен-Жеран, сдерживая жестокое волнение, сказал:

— Продолжайте.

— Я вполне понимаю, почему вы страстно влюбились в Клеманс Дюваль и пожелали на ней жениться. Это ангел и по душе, и по красоте. Но вот чего я не понимаю: как это вы после отказа м-ль Дюваль упорствовали в своем искательстве? Вы, без сомнения, ослеплены блеском своего звания и богатства и поэтому, кажется, смешали м-ль Дюваль с теми женщинами, которые продают душу за титул и деньги.