Жестокое наследие

— Почему что? Почему я хочу целовать тебя? — Она облизала губы, оставив на них блеск. — Мне почти двадцать. Кажется, я заслужила первый поцелуй. Я не верю, что грешники попадают в ад или во всю ту чушь, о которой говорят мой отец и его друзья… и, если честно, я сомневаюсь, что они сами в это верят. Бог, дьявол… это просто страшилки, придуманные, чтобы пугать детей и держать их в узде.

Я удивленно моргнул. Никто не говорил, как Джорджия Беллисарио. Она была непочтительной, самоуверенной и чертовски бесстрашной.

И я был первым мужчиной, который прикоснулся к ней. Я хотел быть ее первым во всем. Хотел оставить свои чертовы отпечатки на ее душе, чтобы никто не усомнился, что она моя.

— Почему я? — уточнил я и стал ждать ответа, который либо изменит мою жизнь, либо разобьет мое полное надежд сердце.

Она вздохнула и откинула голову на ствол дерева.

— А что? Ты не хочешь меня целовать? — уклончиво спросила она.

Я поднял руки и прижал их к стволу, заключая ее в клетку.

В ее темном взгляде снова вспыхнуло возбуждение.

— Я спросил… почему я? Ты могла бы заполучить кого угодно... Почему. Я?

Ее взгляд скользнул по моему лицу. Мне было интересно, что она в нем видела.

— Потому что, cittaiolo, ты не такой, как все здесь, в этом богом забытом месте. Однажды ты уедешь отсюда… и я хочу, чтобы ты забрал меня с собой.

Ее взгляд опустился к моим губам, а затем снова поднялся. На загорелых щеках заиграл румянец. Джорджия не часто краснела. Это было не в ее природе. Она была слишком уверена в себе для этого. Но не сейчас. Сейчас, когда все маски были сброшены, она позволила мне увидеть ее.

Всю ее.

— Наверное, я хочу, чтобы ты спас меня, Сантори. Я хочу… — Она сделала прерывистый вдох. — Я просто хочу тебя.

— Это чувство, мисс Беллисарио, полностью взаимно, — пробормотал я.

Ее горячее дыхание коснулось моих губ, когда я снова наклонился и настойчиво поцеловал ее. Ее руки обвились вокруг моей шеи, и она прижалась ко мне всем телом.

И с этого момента всё изменилось.

11.Джорджия

Сейчас

Как только мы оказались в квартире, мужчина захлопнул дверь и повернул замок. Я включила свет, обогнула стол и уставилась на него.

Он обвел взглядом комнату, и я вдруг увидела всё его глазами: ободранную, старую мебель, каждую жалкую деталь, свидетельствующую о моей убогой жизни.

— Что теперь? — спросила я, скрывая дрожь в голосе.

— Теперь, — он оглядел меня с ног до головы, — ты проводишь меня в спальню.

Он сделал шаг ко мне, и я отпрянула. Сердце колотилось так сильно, что я боялась упасть в обморок. Никогда прежде я не испытывала такого страха.

— Зачем? — прошептала я, умоляюще глядя на него.

Он склонил голову набок. Его красивое лицо, так похожее на лицо любви всей моей жизни, было холодным, ничего не выражающим.

— Затем, что я так сказал, — категорично заявил он и дернул головой в сторону маленького коридора за кухней.

Я отвернулась, сдерживая слезы. Как моя жизнь дошла до такого? Да, я жила бедно, но справлялась, была несчастна, и все же находила силы идти дальше, а теперь, всего за одну ночь, моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, полный угроз и опасностей.

— Это из-за моего отца? — спросила я и как можно медленнее поплелась в комнату.

— А что с твоим отцом?

— Я знаю, что его арестовали, но это все, что мне известно… Я ничего не знаю о его делах. Уверена, он не делал того, в чем его обвиняют. Он наверняка скоро выйдет на свободу. — Я осеклась, судорожно втянув воздух, когда мы подошли к тесной спальне.

Я лгала, но говорить правду прямо сейчас казалось плохой идеей. Шансы на то, что я смогу убедить этого психа поверить мне, были ничтожны малы. Хотя нет, он не выглядел психом. Он был холодным, собранным, идеально дисциплинированным. Скорее, он был похож на наемника.

— О, синьора Конти, если ты действительно в это веришь, ты еще более наивней, чем я предполагал. Или же это просто осознанное нежелание видеть правду.

— Что? — спросила я, сдерживая негодование.

Мы дошли до спальни, и я остановилась в дверях.

Он подтолкнул меня сзади.

— Поторопись.

— Что ты от меня хочешь? — выпалила я и шагнула в комнату.

Он вошел следом. Воздух в комнате сразу стал тяжелым, душным. Он был слишком крупным для этого маленького пространства. Слишком грубым, слишком мужественным для мягкой, женственной обстановки. Легкие занавески, пушистый плед, вышитые подушки — всё, что осталось от тех времен, когда у меня были деньги, — совершенно не сочетались с его окровавленным лицом и смертельной грацией.

— Снимай одежду, — приказал он.

Мой желудок сжался. Вот и все. Это происходило на самом деле. Я всмотрелась в его лицо, такое до боли знакомое. Если бы передо мной стоял Элио Сантори, ждала бы я от него милосердия? Да. Как бы глупо ни было верить в того, кто меня бросил, рядом с ним я бы чувствовала себя в безопасности.

Вместо него я застряла здесь с холодным незнакомцем без сердца, который носил лицо Элио как маску. Мужчина без милосердия и сострадания. Монстр — или хуже, поскольку, в сущности, монстры способны испытывать чувства. Чудовище Франкенштейна ощущало одиночество и тоску. Мужчина передо мной, казалось, не был способен даже на это. Он не был монстром — он был машиной. Внутри него был холодный металл и процессор, не допускающий чувств. Как кто-то мог быть таким невероятно бесстрастным?

Я покачала головой, и по щеке скатилась одинокая слеза.

— Пожалуйста, не причиняй мне боль. Клянусь, я давно не имею с отцом ничего общего. Мы не разговаривали уже много лет.

— Не моя проблема. Раздевайся, или я сам тебя раздену.

Он сунул руку в карман, сжимая твердый предмет.

Пистолет. В суматохе и панике я совсем забыла о нем. Как будто ему нужно было оружие, чтобы справиться со мной.

Я сбросила куртку с плеч, затем начала стягивать футболку, резко вдохнув, когда стекло снова впилось в ладони. Я присмотрелась к своей одежде внимательнее. Осколки, должно быть, застряли в ткани, когда я лежала на полу, прячась от стрелка.

Осторожно, стараясь не порезаться, я стянула джинсы.

Затем выпрямилась, оставшись только в нижнем белье.

Мужчина наблюдал за мной с непроницаемым выражением лица.

Я швырнула испачканную осколками одежду в угол и скрестила руки на груди, отчаянно борясь с приливом стыда.

Это нижнее белье, Джорджия. Все равно что купальник. Все нормально.

— Почему ты назвал меня topolina? — спросила я по-итальянски.

Мужчина так долго смотрел на меня, что я уже решила, что он не ответит. Но затем он произнес: