Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
Но больше всего мне нравилось, что квартира была светлой и солнечной — это чувствовалось даже в серые предъянварские дни. Выходя всеми окнами на восток, она давала возможность наслаждаться первыми лучами солнца и впитывать его жизненную силу каждое утро. Здесь с нами точно не сможет случиться ничего плохого, твердо решила я — и в эту самую минуту в коридоре прозвенел звонок.
Радостно потирая руки и готовясь презентовать Ярославу его новое жилище, я оптимистично подмигнула своему отражению в большом зеркале у входной двери и смело щелкнула затвором замка.
Неизвестно, насколько вся эта мультяшная атмосфера подействовала на моего друга, но, растерянно стоя на пороге,
— Ого! Лекс! Это что? Это… как?
— Ну? И как тебе? — вопросительно и не без гордости за свою предприимчивость спросила я, отрепетированным жестом примерной хозяйки приглашая его пройти в кухню, к столу, на котором в ярко-веселеньких чашках дымился чай и на тарелках лежали наспех нарезанные бутерброды.
— Интересно… Уютно, да. И как-то очень мило. Будто в детство попал. Странное ощущение, если честно, — задумчиво проговорил Ярослав.
— Ничего, это поначалу странно, пока не привык! Располагайся! Мой дом — твой дом, как говорится! — похлопывая ладонью по небольшой табуретке, и деловито усаживаясь напротив, заявила я. — Слушай мое решение. Квартиру я снимала для нас обоих. Никакие возражения в стиле "Зачем", "Не надо", "Я не хочу подвергать тебя риску" не принимаются. Завтра на праздничном ужине у твоих родителей мы сообщаем, что наша светлая любовь вышла на новый уровень, и теперь мы будем жить вместе. Они же у тебя, надеюсь, не снобы? Мы и так уже довольно долго "встречаемся", пора бы как-то обновить наши… отношения, — я всячески старалась придать голосу шутливую беззаботность, опасаясь только одного — что Ярослав развернется, уйдет, не захочет ничего слушать, усмотрев в моем поступке унизительную жалость или чрезмерную опеку.
Но он, похоже, не собирался этого делать, только смотрел на меня с какой-то странной смесью отрешенности и неверия, рассеянно попивая чай.
— Лекс, а вот бы все было правдой? — неожиданно произнес он, и я замолчала, чувствуя, как боль острой иглой впивается в сердце. Чем азартнее я пыталась поиграть в безграничное счастье, тем острее чувствовалось настоящее положение дел, когда реальность брала свое.
— Чтобы все так и было — просто ты и я, жили вместе, ни о чем не думая. У тебя не было бы твоего Марка. У меня бы тоже… никого не было. Жили бы такой себе странной сумасшедшей семейкой, ну без любви, да, но кому она нужна — эта любовь? Зато у нас была бы настоящая дружба. Мне кажется, это главнее.
— Так и будет, Яр, — очень серьезно ответила я. — Что было раньше — не считается. Все, отставить прошлое! И, знаешь, ты действительно прав — дружба важнее любви. Она у нас есть и никуда не денется. Поэтому я очень хочу жить здесь, с тобой, сумасшедшей семейкой, как ты и сказал. И даю тебе два дня на подготовку, а первого января у тебя переезд, не забывай. Родителей я беру на себя. Мне всегда хотелось поиграть в стервочку, которая мечтает женить на себе какого-нибудь бедного мальчика. Вот пусть и считают, что я окончательно тебя захомутала, вцепилась и отпускать не планирую! — и тут мы засмеялись, вдвоем, как по команде — каждый из нас представил себе эту живописную картину.
Яр ушел от меня поздно вечером, почти счастливый, едва успевая к последнему поезду метро, что вполне вписывалось в имидж влюбленного юноши, готового к переезду к своей даме сердца. Я же, оставшись одна, с улыбкой, которая будто приклеилась к губам, молча убрала чашки, помыла посуду, зажгла две свечи, придававшие пустой квартире атмосферу теплоты и уюта, и, приподняв выше локтей длинные рукава теплого свитера, долго-долго, насколько это было можно, держала руки над открытым пламенем, обжигая кожу до болезненно-багровых
волдырей.Я больше не думала о том, как скрою в будущем последствия ожогов, о том, что подумают люди, о красоте, об адекватности своих поступков, вообще, ни о чем. С абсолютно сухими глазами, закусив до крови губу, я пыталась зацепиться за ускользающую сквозь пальцы реальность, найти опору в спасительной боли и выплеснуть вовне хоть немного того разъедающего, ядовитого отчаяния, которое пожирало и разрушало меня.
Поначалу жжение внутри было сильнее, чем снаружи, но очень скоро огонь сделал свое дело, и я ощутила щелчок, переключение, близость реального мира, его силу, с которой он держал меня. Наконец-то на глазах выступили слезы — и я, резко отстранившись от зажженных свечей, зажимая себе рот, чтобы не закричать во всю силу, только глухо застонала, сползая на пол.
Руки жгло нестерпимо, но я упивалась этим ощущением, потому что другой, жуткий огонь, который выжигал мое сердце изнутри — он погас. Весь удар, грозивший сломать тот самый невидимый стержень, без которого человек не может существовать, взяло на себя выносливое и терпеливое тело. И в эти минуты я была благодарна ему за такую бескорыстную помощь.
Когда мне удалось хоть немного успокоиться, я набросила на плечи старое пальто и отправилась на наш новый курительный балкон, где просидела до самого утра, постепенно опустошая пачку сигарет и стараясь не обращать внимание на неутихающее жжение в руках, с каждым часом становившееся все сильнее.
С первыми лучами позднего декабрьского рассвета я поднялась, стряхивая, будто ненужную пыль, полусонное оцепенение и пошла в круглосуточную аптеку. Мне нужно было перебинтовать руки и придумать для Ярослава и родителей достоверную байку, способную объяснить случившееся.
Однако, как я ни переживала по поводу того, что выдам себя неосторожным жестом или предательски дрожащим голосом, спектакль мне удалось отыграть на отлично. Семья Ярослава, да и сам он, не сразу заметили повязки, скрытые длинными обтягивающими рукавами моего праздничного платья. И выдали меня не бинты, а частые рассеянные жесты, которыми я пыталась успокоить ноющие ожоги — пока они были свежими, не помогала даже расхваленная аптекарем лечебная мазь. Когда же дело дошло до сочувственных расспросов, я с притворным смехом рассказала тщательно продуманную небылицу о сегодняшней неприятности за завтраком и о старой кастрюле, у которой прохудилось дно.
— Да вы знаете, на самом деле, это мелочи! Все случилось уже у самой раковины, где я собиралась промыть эти, как их — макароны! — вдохновенно врала я, сама немного веря собственным словам. — Случись это парой секунд раньше, и тогда бы на меня вылился вообще весь кипяток! А так половина попала в раковину и лишь немного на меня!
Только полная беспомощность родителей Ярослава в бытовых вопросах помогла мне выдать за чистую монету эту легенду. И даже сам он, внимательно глядя на меня, похоже, не мог придумать никакой другой причины, чтобы объяснить этот несчастный случай.
Ведь не сама же себя я нарочно обожгла, в самом-то деле!
— Алешенька, вы поаккуратнее, пожалуйста! — близоруко и немного по-детски щурясь, Жанна Павловна смахнула с лица прядь светлых волос и перевела взгляд на Ярослава. — Ведь теперь вы с Ярчиком совсем взрослые, настоящая семья! Вам и только вам заботиться друг о друге. Вы уж берегите себя! А в том, что вы будете прекрасной невестой… почти женой моему сыну — я не сомневаюсь! Мы с Боренькой еще не успели поздравить вас с таким важным шагом в жизни. Конечно, для нас этого немного странно, ведь раньше парень и девушка… не могли жить вдвоем… до женитьбы…