Живые. История спасшихся в Андах

Лилиана Метоль, теперь единственная выжившая женщина, оставалась для всех главной утешительницей. В свои тридцать пять она была, конечно, моложе их матерей, но юноши испытывали к ней сыновнюю привязанность. Девятнадцатилетний Густаво Сербино называл ее крестной, и она отвечала ему душевным расположением, ободряя и поддерживая парня. Лилиана тоже понимала, что ребята вот-вот утратят самообладание, и всячески пыталась отвлечь их от мрачных мыслей. Вечером того самого девятого дня она собрала молодежь вокруг себя и попросила каждого рассказать интересный случай из жизни. Мало кто смог припомнить что-нибудь занимательное. Тогда Панчо Дельгадо предложил собравшимся послушать три истории о его отношениях с будущим тестем.

Когда он познакомился со своей возлюбленной, начал Панчо, ей было всего пятнадцать, а ему года на три-четыре больше, и он сомневался, что родители девушки с радостью примут его, поэтому очень хотел произвести на будущих родственников благоприятное впечатление, но переусердствовал. Он умудрился случайно столкнуть отца своей подруги в бассейн, где тот поранил ногу, затем по неосторожности выстрелил из дробовика в их семейной машине — новой «БМВ-2002», из-за чего в крыше дорогого автомобиля появилась огромная дыра с рваными краями, загнувшимися наружу подобно лепесткам цветка, и в конце концов едва не убил током будущего тестя в разгар подготовки к вечеринке в саду их поместья в Карраско.

Эти веселые истории как тонизирующий напиток подействовали на молодых людей, сидевших в холодном, сыром салоне разбившегося авиалайнера и в унынии ожидавших прихода сна. Товарищи были благодарны Дельгадо, ненадолго развеявшему их тоску. И все же, когда настала очередь следующего рассказчика, никто не заговорил. Вскоре совсем стемнело, и все погрузились в мрачные раздумья.

2

Воскресенье, 22 октября, стало десятым днем в горах. Утром первыми из самолета выбрались Марсело Перес и Рой Харли. Рой нашел между двумя креслами транзисторный радиоприемник и благодаря своим скромным познаниям в радиотехнике, которые приобрел, помогая однажды приятелю собирать стереосистему, сумел привести его в рабочее состояние. Поймать радиосигнал в горах оказалось делом непростым, поэтому Рой смастерил антенну из кусков кабеля, извлеченных из бортовой электропроводки. Пока он крутил ручку настройки, Марсело держал в руках антенну и водил ею в воздухе. Они поймали обрывки какой-то чилийской радиопередачи, но не услышали никаких сообщений о поисково-спасательной операции. В эфир прорывались лишь хриплые из-за помех голоса чилийских политиков, участвовавших в забастовке представителей среднего класса против социалистического правительства президента Альенде.

Из самолета вышли еще несколько желающих подышать свежим воздухом. Жестокий голод давал о себе знать. Юноши теряли последние силы и решимость бороться с обстоятельствами. Когда они стояли неподвижно, начинались приступы головокружения и сохранять равновесие им удавалось с трудом. Все страдали от холода и не могли согреться даже на солнце. Кожа парней стала морщинистой, как у стариков.

Съестные запасы подходили к концу. Дневная порция еды в виде кусочка шоколада, колпачка с вином и чайной ложки джема или рыбных консервов становилась для молодых спортсменов скорее пыткой, чем подкреплением. Тем не менее сильные делились пищей со слабыми, а здоровые — с ранеными. Все понимали, что на таком пайке они долго не протянут. Чтобы догадаться, какой конец их ждет, не требовалось специальных познаний в медицине или науке о питании.

Голодающие занялись поисками новых источников пищи. Им не верилось, что в Андах ровным счетом ничего не растет, а ведь любая, пусть даже самая примитивная, растительность может подкрепить силы хотя бы чуть-чуть. Но рядом с самолетом лежал только снег, а почва находилась футах в ста^[57] под его толщей. Помимо снега кругом торчали лишь голые камни. Какие-то из них все же были покрыты тонким слоем лишайников. Юноши соскребли их, перемешали с растопленным снегом и попробовали есть получившуюся массу. Она оказалась отвратительно горькой на вкус и совершенно непитательной. Кому-то пришла в голову мысль вскрыть обивку сидений, но внутри не оказалось даже соломы, а нейлон и поролон — вещи несъедобные.

За несколько дней до этих экспериментов некоторые юноши поняли: чтобы выжить, придется питаться телами погибших. Лежавшие в снегу вокруг фюзеляжа трупы не разлагались благодаря сильному морозу. Сама мысль о том, что придется отрезать от них куски мяса, приводила живых в ужас, однако, учитывая всю тяжесть своего положения, они вынуждены были всерьез задуматься над таким страшным решением проблемы мучительного голода.

Юноши, которых первыми посетила мысль о каннибализме, осторожно поделились своими соображениями с друзьями и с теми, кто, по их убеждению, мог отнестись к их словам с пониманием. Этот болезненный вопрос несколько раз поднимали украдкой, пока Канесса наконец не предложил обсудить его открыто. Он настойчиво доказывал товарищам, что спасать их никто не будет, что придется самим выбираться из горного заточения; без пищи сделать это не удастся, а единственной пищей, оставшейся в их распоряжении, была человеческая плоть. Основываясь на собственных познаниях в медицине, он резким голосом объяснял окружающим, насколько быстро они слабеют и почему теряют силы.

— При каждом движении, — говорил он, — мы сжигаем клетки своего тела. И скоро ослабнем настолько, что будем не в силах отрезать куски мяса, лежащего у нас под носом.

Говоря о необходимости питаться человечиной, Канесса исходил не только из соображений практической пользы. Он настаивал на том, что моральный долг уцелевших — выжить во что бы то ни стало. Канесса был ревностным католиком, поэтому самые набожные ребята слушали его с особым чувством.

— Это всего лишь мясо, — говорил он. — Мясо и ничего больше. Души покинули тела и пребывают на небесах вместе с Господом. Здесь остались трупы. Это уже не живые люди, их мясо ничем не отличается от мяса животных, которое мы едим дома.

Другие юноши присоединялись к дискуссии.

— Вы же видели, как много энергии мы затратили на то, чтобы подняться в горы всего на сотню-другую футов^[58], — сказал Фито Штраух. — А теперь подумайте, сколько сил нам потребуется для восхождения на вершину и на спуск по противоположному склону. Глоток вина и кусочек шоколада нам таких сил не придадут.

Правда, заключавшаяся в этих словах, была неоспорима.

Все двадцать семь человек собрались в салоне на совет. Канесса, Сербино, Фернандес и Фито Штраух повторили свои аргументы: если они не станут есть человеческое мясо, обрекут себя на верную смерть. Все обязаны выжить ради себя и своих родных. Господь желает спасти их и потому оставил им тела погибших. Желай Господь иного, те, кто выжил, тоже погибли бы в авиакатастрофе. Было бы непростительной ошибкой отвергать этот дар жизни из-за чрезмерной брезгливости.

— Чем же мы так сильно провинились перед Господом, что Он велит нам питаться телами наших мертвых друзей? — спросил Марсело.

На минуту в салоне повисло неловкое молчание. Потом Сербино посмотрел на капитана и произнес:

— А что, по-твоему, подумали бы они?

Марсело ничего не ответил.

— Я вот что думаю, — объявил Сербино. — Если бы мой труп мог спасти кого-то из вас, я однозначно хотел бы, чтобы вы им воспользовались. И вообще, если я умру, а вы не станете меня есть, я вернусь с того света и хорошенько всех вас вздую!

Эти слова развеяли сомнения, терзавшие многих раненых. Мысль о поедании мертвецов вызывала отвращение и оторопь, но в глубине души юноши соглашались с Сербино. В ту минуту и в том месте они заключили друг с другом джентльменский договор: если кто-либо из них умрет, остальные должны будут употребить его тело в пищу.

Марсело все еще колебался. Он и небольшая компания таких же оптимистов продолжали отчаянно цепляться за надежду, что спасатели скоро доберутся до разбившегося лайнера, но подавляющее большинство эту надежду уже оставило. Некоторые из самых молодых жизнелюбов перешли на сторону пессимистов (сами они предпочитали называть себя реалистами), затаив обиду на Марсело Переса и Панчо Дельгадо, потому что чувствовали себя обманутыми.

Впрочем, у Марсело и Панчо еще оставались сторонники. Коче Инсиарте и Нума Туркатти, оба сильные и благородные парни, сказали товарищам, что не считают их решение ошибочным, однако сами не готовы на такой поступок. Лилиана Метоль внешне выглядела спокойной, но в душе у нее, как и у всех, шла жестокая борьба чувств с разумом. Она очень хотела жить, невыразимо тосковала по детям, но мысль о каннибализме ужасала ее. При этом, учитывая положение, в котором все они оказались, Лилиана не находила такую мысль греховной; она умела провести границу между грехом и физиологическим отвращением, ведь общественное табу не было законом Божьим.