Живым приказано сражаться

Крамарчук мигом выскочил из дота, пробрался по окопчику к пулемету и осторожно выглянул. Неподалеку, за сосной, стоял немец. А вон еще один… Это было похоже на сон. Он отчетливо видел фигуры врагов, они были совсем близко, перебегали от дерева к дереву, замирали за стволами – и ни звука.

Все еще оглядывая местность, сержант машинально поднес флягу ко рту, сделал несколько глотков, но, похоже, что горло его затерпло сейчас так же, как и губы. Никакого вкуса этой жидкости он не почувствовал. Пристроив флягу на бруствере, он ухватил одной рукой пулемет, другой – колодку с лентой и оттащил их поближе ко входу. Потом вернулся за карабином и флягой.

Заметили? Окружают? Знали, что он здесь? Неужели схватили Марию и Громова, и они выдали его? Не они, поправил себя Крамарчук, лейтенант не выдаст. Мария – та может не выдержать. А вдруг просто прочесывают? Но нет же, остановились. И ни слова. А прочесывая, палили бы по кустам.

– Эй, в доте, вы окружены! – Крамарчук вздрогнул от неожиданности и присел за бетонный козырек, отделявший дот со взорванной дверью от окопа. – Вам дается пять минут на то, чтобы выйти и сдаться! Медсестру мы отпустим. Вас, лейтенант, и сержанта будем считать пленными, хотя вы и нарушили приказ оккупационных властей о сдаче в плен и регистрации всех попавших в окружение!

Этот усиленный рупором голос… Где же он слышал его? Неужели в «Беркуте»? Неужели это тот же обер… как его там, который уговаривал Громова сдать дот? Крамарчуку вдруг показалось, что время и события потекли вспять. Ничего не изменилось. Он опять оказался в том же доте, откуда они чудом вырвались. Тот же дот, тот же лязгающий голос гитлеровского офицера, будившего их по утрам и среди ночи… Где же лейтенант? Мария? «Готванюк, – вдруг осенило Николая. – Готванюк – вот кто нас выдал».

– Готванюк! Сволочь! – люто заорал он, обращаясь туда, к лесу. Крамарчук почти не сомневался, что Готванюк сейчас где-то среди них, среди фашистов. – Я тебя и на том свете найду, гадина! Из могилы встану и задушу тебя, понял, шкура?! Лучше бы я тебя сам пристрелил!

– Лейтенант Беркут, прикажите сержанту прекратить истерику! С вами говорит оберштурмфюрер Штубер. Вы помните меня по доту «Беркут». Предлагаю почетный плен. У нас с вами есть о чем поговорить. Ваша дама может покинуть дот еще раньше вас. Вы будете свидетелем, что мы ее не тронем.

«Значит, он все еще думает, что нас трое, – Крамарчук вспомнил о фляге и с удовольствием сделал еще несколько глотков. Вот теперь все стало на свои места: запах отвечал содержимому. – То, что нас не трое, они поймут очень быстро. Вот только взять меня здесь будет непросто. Побольше бы патронов! Патронов бы!..»

Он понимал, что дважды чудо не свершается. Даже на войне. А значит, из этого дота ему не вырваться. Но и выйти, просто так выйти и сдаться, он не мог. Не сдался в «Беркуте», не сдастся и здесь. «Может, еще подоспеет лейтенант? А вдруг? А там бой покажет…»

– Спасибо, браток, что поделился, – поблагодарил он того солдата, чья фляга ему досталась. – Оставил, не пожадничал. Я за тебя допил, я за тебя и довоюю. Помяну всех вас, в этом доте сражавшихся.

Он достал из кармана лимонку, еще раз внимательно осмотрел ее, нежно, словно фотографию любимой, поцеловал и сунул назад в карман. «Только не подведи, – прошептал. – Раз уж ты досталась мне. Я тебя напоследок…»

– Эй, фрицы, не тяните жилы! Милости прошу к моему шалашу! Готванюк! Не забудь помолиться на моей могиле! Половину греха отпущу!

Из окопа, из одной, другой, третьей амбразуры он видел, как к доту начали подползать немцы. Человек двенадцать, редкой цепью, со всех сторон. И ползли по всем правилам – скосить одного такого в густой траве – пол-ленты выстрочишь. А те, что остались за деревьями, открыли прицельный огонь по амбразурам и по выходу.

«Жаль, – последнее, что подумал Крамарчук, берясь за пулемет. – Пошли бы цепью, как в ту, первую атаку на “Беркут”…»

30

– Он еще жив? – спросил Штубер, когда солдаты принесли на плащ-палатке раненного ими в перестрелке окруженца. Как раз во время атаки дота этот стриженый мальчишка-новобранец, засев в кустарнике, открыл огонь по его машинам. Он решился на это, имея в магазине трехлинейки всего три патрона!

– Еще дышал, господин оберштурмфюрер. И даже на минутку пришел в сознание. Наши красавцы разумно использовали эту минутку… – иезуитски улыбнулся фельдфебель, жестом руки приглашая Штубера взглянуть на работу «красавцев».

Оберштурмфюрер подступил поближе к брустверу окопа, на который солдаты положили тело, и вздрогнул. То, что он увидел, не поддавалось никакому пониманию. Уши и нос отсечены, лицо исполосовано, на груди вырезана кровавая звезда.

– Кто этот эстетствующий самоучка? – кивнул он на звезду.

– Шарфюрер [1] Лансберг.

– Которого мы выудили из охраны польского концлагеря? – удивился Штубер, почти с уважением посмотрев на стоявшего теперь чуть в стороне и спокойно курившего толстяка. – Никогда бы не подумал.

1

Унтер-фельдфебель войск СС.

– Если позволите, мы этого красного вздернем и напишем, за что ему оказана такая честь.

– Вздернуть? Мертвого? Тогда уж лучше распять, – Штубер тоже достал сигарету, постучал мундштуком о крышку золоченого портсигара, не отводя взгляда от изуродованного лица красноармейца, – он никогда в жизни не был свидетелем подобного уродства и сейчас просто-напросто испытывал нервы, заставляя себя привыкать и к такому. – Этого сержанта из дота отправили в госпиталь?

– Приказал везти в ближайшую больницу. Раны средние. Операция – и будет жить. Пока ему будет позволено.

– Наверняка это сержант из дота «Беркут». Этим он и интересен. Срежьте на дереве кору и напишите: «Здесь распят убийца солдат фюрера, не пожелавший сдаться в плен». Распять, конечно, следовало бы сержанта. Причем живого. Но, думаю, этот тоже не обидится. Красные приучены страдать за общее дело. Если Беркут осмелится вернуться сюда, он будет приятно удивлен, увидев такой цивилизованный натюрморт с распятием. Но впредь до подобных зверств не доходить. Убивать тоже нужно интеллигентно.

– Учту, господин оберштурмфюрер.

– Где Готванюк? Сюда его. Ему не мешает видеть все это.

Фельдфебель передал распоряжение оберштурмфюрера Лансбергу, справедливо полагая, что и распинать окруженца тоже должны под его началом, а сам отправился искать Готванюка.

– Русский сбежал, господин оберштурмфюрер, – испуганно доложил он через несколько минут. – Воспользовался внезапным нападением на колонну этого юнца.

Штубер побледнел и, поиграв желваками, процедил:

– Готванюк – украинец. Я всегда требовал, чтобы вы были точны в определении национальности.