Живыми не брать!

Белая сова сделал круг прямо над нами, обиженно вертя головой, хлопала крыльями, на которых пламя опалило кончики перьев.

– Оглянись!

Повинуясь властному голосу старца Феодосия, я отвернулась от огня, взвизгнула от радости и побежала к огородам. Там, у низенького заборчика, стоял Лёшка! Живой и невредимый. Я прижала малого к себе и чмокнула в макушку:

– Лёша, где ты был? Я так за тебя испугалась…

Он только недоуменно хлопал круглыми глазищами:

– Аня… я не помню… правда. Не веришь?

– Лёша, ну, конечно, верю! Идем, пока ты совсем не замерз!

Я взяла его за руку: самый краешек вышитого рукава на рубашке немного обгорел, а совы нигде больше не было видно. Куда можно отвести напуганного Лёшку, я не знала, и спросить некого – ветер расшвырял искры с пожарища, занялись крыши еще на нескольких жилых домах. Все кругом бегали и суетились: мужчины сновали между колодцем и огнем, расплескивая воду из ведер, и бормотали затейливую ругань. Из пристроек выносили лопаты, нагружали песком и землей тачки, пытались растащить горящие доски баграми, женщины плакали и причитали, дети вертелись под ногами, а собаки лаяли. Только старец Феодосий высился среди всеобщего хаоса как непоколебимый обелиск из белого камня.

Огонь полыхал все сильнее и жарче, захватывал новые здания, продвигаясь в глубь Слободки. К старцу Демиду, дом которого горел сильнее прочих, размахивая руками подбежала остроносая тетенька, ткнула его кулаком в грудь и завизжала:

– Что встал столбом, лихоманка болотная тебя забери! Хотя багор в руки возьми, пока все приданое наших девок не погорело!

– Не позорьте семью, Устинья Ивановна! Он еще наживет, неможно старцу черной работой мараться, – перебила крикливую женщину другая, помоложе. Я догадалась, что это не дочь, а еще одна супруга почтенного и состоятельного Демида.

Слепой Феодосий чуть повернул голову на звуки семейной свары и громко ударил посохом землю, чтобы привлечь внимание:

– И то правда, Демид, – ты старец, что не уймешь огонь? – строго спросил он. – Говоришь, я слабеть стал, стареть стал Феодосий, говоришь?

– К чему бы мне говорить такое? – воспротивился Демид. – Наговоры это…

– Что же, явлю вам свою силу…

Старец Феодосий сделал шаг вперед, поманил к себе Лёшку, отдал ему посох. Затем раскинул руки широко в стороны, завертелся на месте все быстрее и быстрее, пока не стал похож на огромное веретено, сматывающее на себя серебристую нить из лунного света. Люди наблюдали за ним как завороженные. Воздух наполнился теплом и влагой. Луну и звезды заволокло тяжелыми тучами.

Вдруг сверкнула молния и рассекла надвое темноту, с неба хлынула вода. Феодосий остановился и поднял лицо навстречу струям ливня, вода стекала по его волосам, лицу, бороде, по белоснежной шубе. Он протянул руку за посохом, повернулся и уверенно зашагал к дому с высоким крыльцом, не обращая внимания на изъявления восторга и благодарности. Лёшка побежал следом за ним.

Дождь залил пламя, кругом царила глубокая ночь. Но я отказалась остаться в Слободке, несмотря на все уговоры. Макарий одолжил нам лошадь, чтобы мы с Никитой смогли быстро добраться до Скита, и одежду, чтобы накинуть вместо промокшей.

Настасья Васильевна отперла нам не сразу: ахнула и замерла на пороге. Вид у нас адский – Ник весь в черных потеках гари, я с ног до головы перепачкана кровью. Даже после ливня волосы у меня продолжают торчать дыбом. Наохавшись, она растолкала сыновей и послала разжигать печь.

К рассвету меня наконец-то отмыли и нарядили в холщовую рубашку длиной до самого пола, еще и с кружавчиками – весь мой скромненький гардероб оказался испоганенным. Настасья Васильевна оглядела рану у меня на щеке, выслушала меня, села рядом и задумалась:

– Дивное дело, допреж такого не случалось слышать…

– Про седого волка с ледяными глазами?

– Нет, чтобы хоть какие волки в Слободке объявлялись.

– Волка, кроме меня, никто не видел, – вздохнула я. – Старцы мне не верят, что волк действительно был!

– Как же тебе не верить, когда у тебя щека волчьим когтем разодрана? – Она закончила накладывать поверх ранки какую-то липкую гадостную мазь, взяла меня за подбородок и наклонила мою голову, оценивая работу. – Ох, Анна, бедовая ты сверх меры. Боюсь, как бы шрама не осталось…

– Я волку тоже пол-лапы отрубила, а этой скользкой мерзости – все щупальца!

– Шаману Меркиту не велик урон, он своему волку мигом новую лапу отрастит. Мерзость же прозывается «восьминог», проживают они среди холодного моря за правью. Если его кровь черную собрать раньше, чем умрет, получится страшная отрава! Но если ее иссушить, порошок собрать и самую малость добавить в мазь – лечит поясницу лучше всякого снадобья! Дива я не вижу тут. Другое меня гложет… – Настасья Васильевна задумалась, как будто сомневалась, стоит ли мне говорить, но потом решилась. – Видишь, Нюта, чтобы шамановы духи пришли в Слободку, кто-то должен был им путь открыть. Хорошо, что вы сюда вернулись ночевать, все спокойнее. Ты иди, отдыхай. – Она поднялась со скамьи, стала перебирать горшочки со снадобьями и тихонько бормотала, что настают последние времена и хорошего ждать нечего…

Но я не пошла наверх, где мне было постелено, а тихонько выглянула в сени – проведать Дана. Не знаю, лучше ему или нет, но сегодня он выглядит как вполне здоровый, просто глубоко уснувший человек. Я наклонилась над ним и провела ладонью по щеке – хочу убедиться, что кожа теплая.

От моего прикосновения он медленно открыл глаза, поймал мои пальцы:

– Аня? Ты мне снишься…

– Нет! Я здесь, с тобой, – ответила я. Дан приподнялся, хотел сказать еще что-то, но закашлялся и откинулся на подушку. Я испугалась, что будить больного еще слишком рано, напоила его водой и прижала палец к губам. – Ты не разговаривай, спи…

Он неуверенно поднял руку, коснулся моих волос и пробормотал в полусне:

– Аня, ты такая красивая, у тебя волосы отросли…

11

Волосы у меня действительно сильно отросли – пришлось собрать их кожаным шнурком в небольшой хвостик на затылке. Я проснулась уже за полдень, Иришку успели отправить по каким-то хозяйственным надобностям, а Никита еще дрых. Веника в Скиту вообще не обнаружилось, наверняка остался ночевать в Слободке у «невест». Даже нормальную одежду позаимствовать мне не у кого! Вместо безвозвратно испорченного свитера пришлось одолжить рубашку Фрола, а брюки натянуть прямо влажными. Долго возиться некогда – даже сюда, в горницу, доносится рокочущий голос Демида. Почтенный гость препирается с нашей хозяйкой.

Сама Настасья Васильевна стоит на крыльце, но не спешит пригласить Демида войти. Поэтому старцу приходится кричать через весь двор.

Распахиваю окно, чтобы не пропустить ни слова.

– …и тебе незачем их приваживать. Пусть идут себе, на то они путники!

– Я никого в дорогу не гоню! – недовольно поджимала губы Настасья Васильевна. – Захотят – уйдут, захотят – пусть весь век живут! Чтобы жить в моем доме, вашего дозволения, Демид Северинович, никому не требуется.