Жизнь и реформы

Спустя полтора часа Пленум по предложению Политбюро подавляющим большинством голосов (13 — против и 14 воздержавшихся) решил снять с рассмотрения выдвинутое мной предложение об отставке с поста Генерального секретаря ЦК КПСС.

После этого обстановка несколько разрядилась. Пожалуй, наиболее резкую, но верную оценку происшедшего дал в своем выступлении Назарбаев. «Мы имеем дело, — сказал он, — с попыткой похоронить идею обновления общества и государства, вернуть нас к командной системе, тоталитарному строю». Бакатин, критикуя выступления Гурен-ко и Прокофьева, сказал, что это поиск ведьм и неприятие инакомыслия в понимании социализма.

Постановление Пленум принял довольно сбалансированное. В своем заключительном слове я сказал, что принципиальный диалог по вопросам теории и политики партии еще предстоит в связи с обсуждением проекта партийной программы. Партия должна меняться вместе с обществом, если хочет сохранить свое влияние на него, а общество живет уже по-иному, в условиях укрепляющейся демократии, идейного и политического плюрализма. Многим партийным работникам мешает правильно оценить это ностальгия по монополии КПСС на власть. Понятны трудности, которые переживают партийные организации. Но это не основание затевать вселенскую драку, напоминающую пир во время чумы. В современных условиях самая оптимальная линия — политический центризм, ставка на интересы большинства. Партия должна сосредоточиться на реализации антикризисной программы, на этом мы можем завоевать авторитет у народа, наладить сотрудничество с партнерами и союзниками.

В заключение я призвал со всей ответственностью отнестись к совместному заявлению руководителей Союза и девяти республик.

Так провалилась попытка заставить меня отступить от реформ, встать на путь реваншизма, восстановления прежних порядков. Я не строю иллюзий. Большинство членов ЦК проголосовало против моей отставки не из одобрения перестройки и не из симпатий ко мне лично. Будучи прагматиками, они сознавали, что партия в таком случае останется вовсе без влияния на политику, а ее руководству останется тешить себя воспоминаниями о прежнем величии.

Но я вот все чаще задумываюсь: а не лучше ли было мне тогда настоять на уходе с поста генсека? Вероятно, лично для меня такое решение было предпочтительней. Но я не счел себя вправе «бросить партию», отказаться от попытки ее реформировать, да и реформы могли бы оказаться под угрозой поражения.

Последний Пленум

На многих съездах я был делегатом. Десятки пленумов прошли на моем веку. Большинство из них не запомнились — обычные ритуальные заседания, хотя шума в печати каждый раз было достаточно. Есть несколько пленарных заседаний ЦК, имевших для меня прямое личное значение или отложившихся в памяти в связи с решавшимися там крупными проблемами, столкновением позиций. О некоторых из них я уже рассказал в книге.

Но без всякого преувеличения скажу, что самое крупное значение для партии и развития нашей концепции будущего имел июльский Пленум ЦК 1991 года, на котором состоялась финальная схватка сторонников нового мышления с ортодоксами и был принят проект новой программы КПСС, означавшей окончательный разрыв с прошлым.

На пути к нему пришлось пережить немало испытаний. Уже на втором этапе съезда РКП, собравшемся в начале сентября 1990 года, были предприняты попытки, по сути дела, выхолостить позитивные итоги XXVIII съезда. Доклад Полозкова, многие выступления в дискуссии и программный документ, который готовился кулуарно и лишь накануне заседания роздан делегатам, нельзя было расценить иначе как фронтальное отступление от программного заявления общепартийного форума.

Реформистски настроенные делегаты не собирались сдаваться. Они сразу же потребовали исключить обсуждение и принятие программы из повестки дня, поскольку это суррогат, идущий вразрез с решениями XXVIII съезда КПСС. Кроме того, внесли предложение рассмотреть вопрос о смене первого секретаря. Последовали бурные дебаты, прерванные самим Полозковым. Он сказал, что намерен сделать на завтрашнем заседании специальное заявление по этому вопросу.

Припоминаю: пили чай в комнате президиума, собрались все, и я спросил Ивана Кузьмича, какое он собирается сделать заявление.

— Я еще раз все обдумал, — ответил Полозков, — ив интересах нормализации обстановки хочу говорить не о вотуме доверия, как предлагали некоторые, а о своем уходе с поста первого секретаря ЦК.

До этого мы обменивались мнениями в кругу Политбюро ЦК КПСС и в общем все сходились на необходимости такой меры. Даже те, кто продвигал Полозкова в лидеры Российской компартии. Всякому неглупому человеку было видно, какой ущерб нанесло РКП и КПСС его избрание первым секретарем. Правда, были и оговорки, что, дескать, это надо сделать осторожно, продумать аргументацию, чтобы не вызвать негативной реакции — на сей раз со стороны тех, кого шутя называли «твердыми искровцами».

Я приехал на съезд, решил посмотреть, как будет воспринято заявление Полозкова, но никакого заявления не было. Оказывается, состоялось совещание первых секретарей обкомов партии, и все они в один голос высказались против отставки. Думаю, это был умело поставленный спектакль, с первыми секретарями хорошо поработали. Полозков, так сказать, вынужден был подчиниться общей воле.

Вся эта история наглядно показала, что номенклатура, не сумев навязать угодные ей решения на XXVIII съезде, попыталась отыграться на российском партийном форуме. В обкомы и вновь созданные центральные структуры РКП перемещалась оппозиция реформам и олицетворявшему их генсеку. А направлялась она — сначала из-за кулис, негласно, затем все более открыто — новым составом Политбюро ЦК КПСС.

Я не говорю при этом о руководителях компартий республик — они были поглощены своими заботами и не слишком вникали в деятельность центральных органов. Не хочу также всех валить в одну кучу — среди новых членов руководства были люди современно мыслящие. Но не они задавали тон, а те, кто тянул к прежним порядкам.

Из предыдущего моего рассказа читатель знает, какими драматическими событиями были насыщены первые месяцы 1991 года. Противостояние в Литве и политическая борьба вокруг Прибалтики, объявление радикалами «войны» центру, поиски приемлемого для всех компромисса, положившие начало ново-огаревскому процессу, — все это вновь и вновь свидетельствовало о необходимости поворачивать деятельность партии в новое русло, овладевать методами политической борьбы. Решения XXVIII съезда давали для этого неплохую базу. Увы, партийное руководство не умело и не хотело действовать в этом направлении. Регулярно собирались, обсуждали ситуацию. Без энтузиазма, но одобряли практически каждый шаг президента и правительства. Тем и кончалось.

Оставались втуне все мои призывы по-настоящему взяться за дело, предупреждения, что, если не перестроимся, потеряем время, КПСС окончательно утратит авторитет. В головах моих тогдашних коллег бродили другие мысли — не о политической борьбе, а о насильственной реставрации сталинистской модели, по крайней мере в ее брежневском варианте. И они все более неприязненно смотрели на Генерального секретаря, возлагая на него вину за собственную неспособность идти в ногу со временем, уловить потребности общества и чаяния народа.

Роль «забойщика» все больше брал на себя столичный горком. На очередном пленуме МК, куда были приглашены секретари горкомов КПСС в городах-героях, с резкой критикой политики генсека и президента выступил Прокофьев. Обвинив меня во всех трудностях, переживаемых страной, он заявил: «Партия вынуждена нести ответственность за действия своего лидера, за его ошибки, которых накопилось уже немало». В таком же духе, конечно, с некоторыми нюансами, выступили Гидаспов, Гуренко, Шенин. Фундаменталисты, пылая гневом, требовали расправы над «ревизионистами», изгнания из партии группы Руцкого и Липицкого «Коммунисты за демократию», других группировок, в том числе легализованных XXVIII съездом, чьи лидеры были избраны в ЦК.