Жизнь Шарлотты Бронте

В письме, откуда взяты эти фрагменты, весьма примечательны несколько вещей. Во-первых, упомянутые здесь инициалы, которыми, по всей видимости, мисс Бронте подписала предыдущее письмо. Как раз в это время в посланиях более близким людям она иногда подписывалась «Charles Thunder»¹²⁵, превращая в псевдоним собственное имя и прибавляя перевод значения своей фамилии с греческого. Во-вторых, в этом письме чувствуется изощренность, весьма отличающаяся от простоватого, очень женского, хотя и исполненного достоинства письма к Саути, написанного почти при таких же обстоятельствах три года назад. Как мне кажется, причина различия двойственна. Саути в своем ответе на ее первое письмо обращался к высшим проявлениям ее натуры, призывая ее подумать, является или нет литература лучшим выбором, который может сделать женщина. А тот человек, которому она отвечала на этот раз, по всей видимости, ограничился чисто литературной критикой. Кроме того, здесь проявилось свойственное Шарлотте чувство юмора, которое оживилось оттого, что ее корреспондент не мог взять в толк, к кому он обращается – к мужчине или к женщине. Ей явно хотелось, чтобы он склонился к первому решению: отсюда, вероятно, принятый ею тон, в котором есть нечто от дерзкого легкомыслия, отличавшего разговоры ее брата, – он дал ей изначальное представление о том, как ведут себя молодые люди. Хотя впоследствии это представление изменилось в процессе наблюдения за другими представителями сильного пола – такими как младшие священники, которых Шарлотта потом изобразила в романе «Шерли».

Эти священники были искренне преданы Высокой церкви¹²⁶. Присущая им от природы воинственность оказалась весьма полезна в их служении церкви и государству, но в то же время они высоко ценили независимость взглядов. В качестве священнослужителей они имели немало возможностей проявить свои боевые качества. Мистер Бронте, хотя никогда и не скрывал своих убеждений и говорил, что думал, все-таки отличался добросердечием и жил в мире со всеми порядочными людьми, как бы они ни отличались от него самого. Младшие же священники были совсем не такими. Диссентерство для них означало раскол, а раскольники осуждаются в Писании. Поскольку сарацин с чалмами на головах вокруг не было, они объявили крестовый поход одетым в черное методистам. Следствием этого стало то, что и методисты, и баптисты отказались платить подати на содержание церкви. Мисс Бронте так описывает состояние дел в это время:

С тех пор как ты уехала, крошечный Хауорт кипит: все обсуждают вопрос о церковной подати. В школе прошло бурное собрание. Папа председательствовал, а мистер К. и мистер У.¹²⁷ выступали как его помощники, сидя по сторонам от него. Противостояние было яростным, оно заставило ирландскую кровь мистера К. закипеть, и, если бы папа не сдерживал его – то убеждением, а то и действием, – он дал бы диссентерам перевезти капусту через реку (это шотландская пословица, значение которой я объясню тебе позже). Они с мистером У. на этот раз сумели сдержать свой гнев, однако это значит, что в следующий раз он может вырваться наружу с удвоенной силой. В воскресенье мы прослушали две проповеди о диссентерстве и его последствиях: одну, днем, прочитал мистер У., а вторую, вечернюю, – мистер К. Все диссентеры были приглашены ее послушать, и они действительно решили запереть свои часовни и явиться всей паствой. Разумеется, церковь оказалась переполненной. Мистер У. прочел достойную, красноречивую проповедь в духе Высокой церкви о передаче апостольской благодати и обрушился на диссентеров с необыкновенной смелостью и твердостью. Я думала, они уже получили сполна, однако оказалось, что эта проповедь – ничто по сравнению с тем горьким лекарством, которое им предстояло испить вечером. В жизни не слышала публичной речи резче, умнее, смелее и трогательнее, чем та, которую произнес в воскресенье вечером с хауортской кафедры мистер К. Он не декламировал, не умничал, не хныкал, не егозил, он просто стоял и говорил с храбростью человека, уверенного в правоте своих слов, человека, не боящегося ни врагов, ни последствий своей речи. Проповедь длилась около часа, и, когда она закончилась, я пожалела, что все позади. При этом я не хочу сказать, что согласна с ним или с мистером У. полностью или хотя бы наполовину. Я нахожу их слова фанатичными, нетерпимыми и совершенно неверными с точки зрения здравого смысла. Моя совесть не позволяет мне быть ни пьюзитом, ни сторонницей Хукера¹²⁸, mais¹²⁹, если бы я принадлежала к диссентерской церкви, я бы непременно воспользовалась возможностью побить, а то и выпороть кнутом обоих джентльменов за их грубое и ожесточенное нападение на мою религию и ее основателей. Но, несмотря на все это, я восхищаюсь благородной прямотой, с которой они решились бесстрашно противостоять столь сильному сопернику.

P. S. Мистер У. выступил еще раз – в Механическом институте в Китли¹³⁰. Там же выступал и папа. Их обоих очень высоко оценили в газетах и даже добавляли: это настоящее чудо, что такие кладези знаний появляются из деревни Хауорт, «расположенной среди болот и гор и до самого последнего времени считавшейся находящейся в полуварварском состоянии». Так и было сказано в газете.

Чтобы закончить рассказ об этом внешне лишенном событий годе, добавлю еще несколько выдержек из писем, врученных мне их адресатом.

15 мая 1840 года

Не позволяй никому убедить себя выйти замуж за человека, которого ты не можешь уважать, – я не говорю любить; поскольку, как мне кажется, если ты уважаешь человека до брака, то некая, пусть и небольшая, но все-таки любовь появится потом. Что же касается сильной страсти, то я убеждена, что это чувство нежелательно. Во-первых, оно редко или даже никогда не вызывает встречное чувство. Во-вторых, если это и происходит, то оба чувства оказываются недолговечными: они длятся во время медового месяца, а затем могут уступить место отвращению или еще хуже того – безразличию. Это касается, конечно, прежде всего мужчины. Что же до женщины, то помоги ей, Господи, если она страстно влюбляется, не находя отклика.

Я вполне убеждена, что никогда не выйду замуж. Это говорит мне разум, и я не сильно зависима от чувств, хотя время от времени и слышу их голос.

2 июня 1840 года

М. все еще не приехала в Хауорт, но должна приехать при условии, что я первой отправлюсь и проведу несколько дней в гостях у нее. Если все будет в порядке, я отправлюсь в следующую среду. Я могу остановиться у Дж. до пятницы или субботы, а в начале следующей недели буду с тобой, если ты примешь меня. Последнее замечание – настоящая чепуха, потому что как я буду рада видеть тебя, так и ты, я знаю, будешь рада мне. Все это продлится недолго, но это единственный возможный для меня в нынешних обстоятельствах вариант. Не убеждай меня задержаться дольше двух-трех дней, поскольку мне тогда придется отказать тебе. Я собираюсь пройтись пешком в Китли, а там доехать на дилижансе до Б. Там я найму кого-нибудь понести мою коробку и пешком дойду до Дж. Если все это получится, значит я все правильно рассчитала. В Б. я должна быть около пяти дня, и значит, будет прохладно – как раз для вечерней прогулки. Весь этот план я сообщила М. Очень хочу увидеть вас обеих. До свидания.

Ш. Б. Ш. Б. Ш. Б. Ш. Б.

Если у тебя есть лучший план, то я открыта предложениям при условии, что он будет осуществим.

Ш. Б.

20 августа 1840 года

Видела ли ты в последнее время мисс Х.? Хотела бы я, чтобы ее семейство или какое-то другое предложило мне место гувернантки. Я без конца рассылаю отклики на объявления, но мои предложения не имеют успеха.

Дж. прислала мне кучу книг на французском – что-то около сорока томов. Я прочитала примерно половину. Все они похожи: умные, злые, софистические и аморальные. Лучшие из них дают представление о Франции и Париже и помогают заменить общение на французском.

Мне решительно нечего больше тебе сказать, поскольку я нахожусь в некотором отупении. Прости, что это письмо оказалось не таким длинным, как твое. Я постаралась поскорее написать тебе, чтобы ты не ждала напрасно почтальона. Сохрани эту записку как образец каллиграфии: мне кажется, она исполнена изящно, – все эти блестящие черные кляксы и совершенно нечитаемые буквы.

Калибан¹³¹.

«Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит»¹³². Это, надо полагать, из Писания, хотя я не могу вспомнить, из какой книги и главы и правильно ли я цитирую. Тем не менее этой цитатой приличествует начать письмо к одной молодой леди по имени Э., с которой мы некогда были знакомы, в начале жизненного пути, «когда дух мой был юн». Эта молодая леди желала, чтобы я писала ей время от времени, но мне было нечего сказать, и я откладывала это день за днем, пока наконец, убоявшись, что она «проклянет меня своими богами», не заставила себя сесть и написать несколько строчек, которые она может считать или не считать письмом, по своему усмотрению. Итак, если молодая леди ожидает какого-то смысла от этого произведения, то она будет жестоко разочарована. Я предложу ей блюдо сальмагунди, приготовлю ей хэш, сделаю рагу, наскоро приготовлю omelette souffl'ee `a la Francaise¹³³ и пошлю ей с наилучшими пожеланиями. Ветер, который дует очень сильно в горах Иудеи, но совсем не силен, я полагаю, в обывательских низинах б-го прихода, произвел на содержание моей коробки знаний такой же эффект, который чаша асквибо¹³⁴ производит на большинство других двуногих. Я вижу все в couleur de rose¹³⁵ и испытываю сильное желание станцевать джигу, хотя не умею этого делать. Полагаю, в моей природе есть нечто от свиньи или осла: оба животных сильно подвержены влиянию ветра. С какой стороны дует ветер, я сказать не могу и никогда в жизни не могла, но мне очень бы хотелось знать, как работает огромный перегонный куб в Бридлингтон-Бей и какой вид дрожжевой пены поднимается сейчас на его волнах.

Женщина по имени миссис Б., похоже, хочет нанять учительницу. Мне бы хотелось занять это место, и я написала мисс В. с просьбой сказать ей об этом. Воистину прекрасно жить здесь, дома, наслаждаясь полной свободой делать все, что захочешь. Однако мне вспоминается жалкая старая басня про кузнечика и муравья¹³⁶, написанная старым жалким мошенником Эзопом: кузнечик пропел все лето и голодал зимой.

Мой дальний родственник, некто Патрик Брэнвелл, подобно странствующему рыцарю, отправился искать счастья на железной дороге между Лидсом и Манчестером в совершенно диком, авантюрном и романтическом качестве клерка. Лидс и Манчестер – где они? Ведь это же первозданные, затерянные в зарослях города, как Тадмор, иначе именуемый Пальмирой, не так ли?

В характере мистера У. есть одна черточка, о которой я узнала только недавно и которая дает представление о светлой стороне его натуры. В прошлую субботу вечером он просидел целый час в гостиной с папой. А когда он выходил, я услышала, как папа говорит ему:

– Что с вами? Похоже, вы сегодня совсем пали духом?

– О, я не знаю, – ответил он. – Меня сегодня пригласили к бедной юной девушке, которая, боюсь, умирает.

– Вот как? И как же ее зовут?

– Сьюзан Блэнд, дочь Джона Блэнда, управляющего.

Сьюзан Блэнд – моя самая давняя и лучшая ученица по воскресной школе. Услышав это известие, я решила, что надо как можно скорее повидаться с ней. В воскресенье, во второй половине дня, я отправилась к Сьюзан и нашла ее уже на пути туда, «откуда нет возврата». Посидев с ней некоторое время, я спросила у ее матери, не дать ли больной немного портвейна, – может быть, от этого ей станет лучше? Мать ответила, что доктор рекомендовал это и что мистер У., когда заходил в последний раз, принес бутылку вина и банку варенья. Она добавила, что он всегда был очень добр к беднякам и, похоже, у него доброе сердце. Без сомнения, у него есть определенные недостатки, но есть и хорошие качества. <…> Да благословит его Бог! Хотелось бы мне увидеть человека, который обладал бы его достоинствами, но был бы лишен его недостатков. Мне известно множество его неправильных поступков, много слабостей, но при этом во мне он всегда найдет скорее защитницу, чем обвинителя. По-видимому, мое мнение относительно его личности скоро сформируется окончательно. Следует поступать правильно настолько, насколько возможно. Ты не должна, однако, заключать из всего вышесказанного, что мы с мистером У. находимся в очень дружеских отношениях, вовсе нет. Мы держимся друг от друга на расстоянии, мы холодны и сдержанны. Разговариваем мы очень редко, а когда говорим, то всего лишь обмениваемся самыми банальными замечаниями.

Миссис Б., упомянутая в этом письме как дама, искавшая гувернантку, вступила в переписку с мисс Бронте и осталась довольна полученными от нее письмами, их «стилем и искренностью выражений», в которых Шарлотта объявила, что если леди хочет заполучить эффектную, элегантную или модную гувернантку, то ее корреспондентка никак не может соответствовать таким ожиданиям. Однако миссис Б. требовалась гувернантка, способная давать уроки музыки и пения, чего Шарлотта не умела, и потому переговоры окончились безрезультатно. Однако мисс Бронте была не из тех, кто опускает руки. Хотя она и ненавидела работу частной учительницы, долг призывал освободить отца от необходимости ее поддерживать, и такая работа была единственным выходом. Поэтому Шарлотта с новой энергией принялась рассылать свои объявления и отвечать на чужие.

Тем временем произошло небольшое событие, которое Шарлотта описала в письме, приводимом ниже. Этот отрывок говорит об ее инстинктивном отвращении к мужчинам определенного сорта, хотя некоторые предполагали, что она относится снисходительно к их грехам. Фрагмент не нуждается в комментариях: он говорит все, что нужно знать о той жалкой супружеской паре, которую описывает.

Помнишь ли ты мистера и миссис ***?¹³⁷ Миссис *** приехала сюда на днях и рассказала весьма печальную историю о поведении своего мужа – его пьянстве, безобразиях и распутстве. Она просила совета у папы и говорила, что они совсем разорены и им уже никогда не выплатить долга. Она ожидала, что мистера *** немедленно лишат места викария, она знала по своему горькому опыту, что его грехи совершенно неисправимы. К тому же ее муж ужасно относился к ней самой и их ребенку. Папа посоветовал ей оставить мужа навсегда и отправиться домой, если ей есть куда отправиться. Она ответила, что именно этого она долго не решалась сделать, но сделает непременно, как только мистер Б. лишит ее мужа места. Она выражала отвращение и презрение к своему супругу, и в ее словах не было ни малейшего следа уважения к нему. Я удивляюсь другому: как она могла выйти замуж за человека, к которому питала чувства, очень похожие на те, что обнаруживает сейчас? Я глубоко убеждена: ни одна женщина не может испытывать ничего, кроме отвращения, к такому мужчине, как мистер ***. Раньше, когда я еще не знала о его моральных качествах и только удивлялась многообразию его талантов, я уже чувствовала это отвращение в высшей степени. Мне было неприятно с ним беседовать и даже смотреть на него. Хотя не было никакой серьезной причины для подобной неприязни, я говорила себе: не следует доверять одному лишь инстинкту. Поэтому я скрывала и как могла подавляла свои чувства и при любой возможности старалась быть с ним настолько любезной, насколько была способна себя заставить. Меня очень удивило выражение лица Мэри, когда она впервые увидела мистера ***: это было то же самое отвращение. Когда мы расстались с ним, она сказала: «Это омерзительный человек, Шарлотта!» И я думаю, что так оно и есть.

Глава 10

В начале марта 1841 года мисс Бронте получила во второй, и последний, раз место гувернантки. Ей посчастливилось стать членом добросердечного и дружелюбного семейства¹³⁸. Хозяйку дома Шарлотта рассматривала впоследствии как свою дорогую подругу, чей совет помог ей совершить один очень важный шаг в жизни. Но поскольку знания и умения мисс Бронте как гувернантки были весьма ограниченны, ей пришлось расширить их, взявшись еще и за шитье. Должность ее называлась «бонна», или гувернантка для маленьких детей, и, соответственно, ее должны были без конца занимать разными делами, не оставляя свободного времени. Это положение – неопределенные обязанности при постоянной занятости и круглосуточная зависимость от чужой воли – переживалось мучительно мисс Бронте, привыкшей у себя дома к большому количеству свободного времени. Чуждая праздности, в своем доме она была почти избавлена от пустых разговоров, составления планов, выполнения обязанностей и получения удовольствий, которые занимают почти все время в жизни других людей. Эта свобода позволяла ей предаваться тем чувствам и игре воображения, на которые, как ни странно это звучит, у других просто не хватает времени. Впоследствии, в конце ее краткой жизни, такая интенсивность внутренней жизни стала подрывать ее здоровье. Привычка «выдумывать», развивавшаяся и укреплявшаяся в Шарлотте по мере того, как она набирала силу, стала ее второй природой. Но в нынешнем положении все наиболее важные свойства ее личности оказались не востребованы. Она не могла (как у мисс Вулер) заниматься своими служебными обязанностями только днем, а вечер оставлять для занятий более близких сердцу. Разумеется, любая девушка, выбирающая работу гувернантки, должна отказаться от многого в жизни; все ее существование есть одно сплошное самопожертвование. Но для Шарлоты Бронте это была еще и попытка приложить свои способности к делу, к которому ее не готовила и даже сделала негодной предшествующая жизнь. В самом деле, ведь маленькие дети семьи Бронте росли без матери. Они не знали ни детского веселья, ни радости подвижных игр. Сестрам Бронте была неведома сама природа детства, его привлекательные стороны. Дети были для них некой причиняющей беспокойство, но необходимой принадлежностью существования человечества, и никакой внутренней связи с ними сестры Бронте не имели. Многие годы спустя, когда Шарлотта приезжала погостить в наш дом, она постоянно наблюдала за нашими маленькими дочерями, и я никак не могла убедить ее, что они – самые обычные, хотя и хорошо воспитанные дети. Она была удивлена и тронута любым проявлением внимания к другим с их стороны, любовью к животным, отсутствием эгоизма. Она уверилась, что они необыкновенные, и постоянно спорила со мной по этому поводу. Все это надо учитывать при чтении нижеследующих писем. Тому, кто теперь, после смерти мисс Бронте, может как бы сверху смотреть на ее жизнь, следует понимать, что никакое отвращение, никакое страдание никогда не заставило бы ее свернуть с пути, по которому она считала себя обязанной идти.

3 марта 1841 года

Некоторое время назад я писала тебе, что собираюсь занять место гувернантки, и намерение мое было совершенно твердым. Хотя в прошлом это вело к сплошным разочарованиям, я не собиралась оставлять свои усилия. После нескольких случаев, которые расстраивали меня до глубины сердца (я имею в виду письма и собеседования), я наконец добилась успеха и теперь устроилась на новом месте. <…>

Дом здесь не очень большой, но на редкость удобный и хорошо устроенный, окружающие его угодья красивы и просторны. Согласившись на это место, я довольно много потеряла в деньгах, но зато надеюсь обрести комфорт. Под этим словом я понимаю не хорошую еду и питье, теплый очаг или мягкую постель, а приятное общество и приветливые лица, умы и сердца, извлеченные не из свинцового рудника и не из каменоломни. Мое жалованье не превысит шестнадцати фунтов в год, хотя номинально оно составляет двадцать – некоторое уменьшение произошло из-за расходов на стирку. Мои ученики, числом двое, – это девочка восьми и мальчик шести лет. Что касается хозяев, то я пока не могу рассказать тебе, что это за люди, я ведь только вчера приехала. У меня нет способности определять характер человека с первого взгляда. Прежде чем я решусь высказать о них какое-то суждение, мне надо увидеть их в разном свете и с разных точек зрения. Все, что я могу сказать пока, – это то, что мистер и миссис *** кажутся мне хорошими людьми. До сих пор у меня не было причины жаловаться на недостаток деликатности или вежливости с их стороны. Воспитанники мои дики и необъезженны, но при этом вполне добродушны. Наверное, я смогу сказать обо всех них побольше в следующем письме. Мое самое искреннее желание – понравиться им. Если у меня возникнет ощущение, что я их устраиваю, и в то же время не испортится здоровье, то я буду относительно счастлива. Но никто, кроме меня, не расскажет тебе, насколько тяжела для меня работа гувернантки, ибо никто, кроме меня, не знает, насколько чуждо всей моей природе это занятие. Не думай, что я не корю себя за это или что я не пытаюсь победить в себе это чувство. Мои самые большие затруднения могут показаться тебе банальными. Мне очень трудно противостоять грубой фамильярности детей, трудно попросить о чем-то служанок или саму госпожу, каким бы важным ни был для меня предмет просьбы. Мне легче терпеть самые большие неудобства, чем сходить в кухню и попросить эти неудобства устранить. Я просто дурочка. Но, видит Бог, я ничего не могу с собой поделать!

Напиши мне, как ты считаешь: прилично ли гувернантке приглашать к себе в гости подруг? Я не имею в виду, конечно, приглашение на длительное время, но можно ли им всего лишь навещать меня на час-другой? Это не такое уж большое преступление, и я страстно желаю, чтобы ты сумела каким-то образом навестить меня и дать мне увидеть твое лицо. Но в то же время я чувствую, что обращаюсь с глупой и почти невыполнимой просьбой… Хотя отсюда ведь всего четыре мили до Б.!

21 марта

Прости меня, пожалуйста, за слишком краткий ответ на твое долгожданное письмо: у меня совсем нет свободного времени. Миссис *** ждет от меня выполнения довольно большого задания по шитью. Днем шить нельзя из-за детей, которые требуют постоянного внимания, поэтому приходится занимать этой работой вечера. Пиши почаще и подлиннее – это полезно для нас обеих. Это место гораздо лучше, чем ***. У меня достаточно причин, чтобы не падать духом. То, что ты пишешь, меня немного ободрило. Надеюсь, я всегда смогу следовать твоему совету. Но меня гнетет тоска по дому. Мистер *** нравится мне в высшей степени. Дети избалованны, и поэтому с ними иногда трудно управляться. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай повидаться! Даже если это нарушит правила, ничего. Если сможешь заглянуть хоть на часок, приезжай. И не пиши больше, что я тебя забыла. Дорогая моя, я никогда бы так не поступила. Это шло бы вразрез с моей природой: я не могу существовать в этом скучном мире без привязанности и сочувствия, а как редко мы их находим! И было бы в высшей степени безрассудно растрачивать их, если они уже обретены.

Мисс Бронте не пришлось долго ждать доказательств добросердечия и гостеприимства новых хозяев. Мистер *** написал ее отцу и убедительно и настоятельно звал его приехать посмотреть на новый дом своей дочери и провести в нем неделю. Миссис ***, со своей стороны, выражала искреннее сожаление, что одна из подруг мисс Бронте проехала мимо их дома и оставила только записку и сверток, а сама не зашла внутрь. Миссис *** объявила, что подруги Шарлотты могут совершенно свободно навещать ее и что ее отец найдет в доме самый теплый прием. Мисс Бронте с благодарностью отметила доброту своей хозяйки в очередном письме к подруге, приглашая ее в гости, что та вскоре и сделала.