Жнецы Страданий

Помнила. Еще бы.

Это было в первое лето их отъезда из Цитадели. Как же она тогда ненавидела Клесха! Они почти не разговаривали, а от его редких, но таких жалящих замечаний хотелось выть. Бывало, за день слова не скажет – и вдруг ожжет, как хлыстом. И жизнь не мила.

А как таскал ее по сторожевым тройкам? То в один город заедут, то в другой, и он, как назло, – давай ее валять при местном ратоборце! Потом устанет, плюнет и уйдет отдыхать, а ей какой-нибудь урок задаст, да такой трудный, что под вечер она с ног валится.

Или вложит в руки меч, к запястьям привяжет мешочки с песком и лениво гоняет палкой, как козу. Руки трясутся, пальцы разжимаются, а ему-то что, с обычным стружием! Как даст по плечу – она от боли воет. У него же один ответ: «Не зевай». Да еще и к целителю потом не отправит; мол, сама синяки свои своди, нечего занятому лекарю досаждать.

Но самое поганое было, когда они двое ее гоняли, Клесх и ратник городской. Вот где мука! Два мужика здоровых против девки!

Помнится, остановились они на седмицу в городке под названием Суйлеш. Ратоборцем там был крепкий мужик, роста невысокого, но силы предивной. Ох, донимали они ее!.. Тогда казалось, малой потачки не давали. Сейчас же вспоминала и понимала – жалели. Но об ту пору Лесана этого не замечала. И однажды отшвырнула меч, выхватила из-за пояса нож и кинулась на наставника. Повалила его наземь, приставила клинок к горлу, а рука ходуном ходит. Закричала в лицо:

– Убью! Убью, гнида! Ты сейчас, может, и сильнее, но я заматерею – уже не отмахнешься!

Думала, испугается. Но он смотрел спокойно, хотя по шее текла кровь, заползая под ворот рубахи.

– Если заматереешь и не смогу отмахнуться, значит, крефф я неплохой.

Сказал и смотрит.

Она нож отшвырнула, сползла на землю и сжалась в комок. Плакать давно уже не умела, кричать стыдно было, а говорить и даже просто на ноги встать не могла. Клесх тогда поднял ее на руки и, как дите малое, в избу отнес. Сам раздел, уложил на лавку, укрыл одеялом. Она была словно деревянная.

Ратоборец Суйлеша сказал в тот раз (она слышала сквозь полусон):

– Строг ты с ней.

– Жалеть буду – пропадет. Так что пусть уж лучше сейчас едва дышит, чем потом сгибнет.

Девушке стало стыдно. Но обида на наставника все одно никуда не делась. И потом не раз еще хотелось убить скотину бессердечную.

А теперь лежит на войлоке своем, нежится. И как подумаешь, что через месяц в разные стороны жизнь раскидает, так тошно, будто руку отрезают.

Лесана молчала, думая, как ему растолковать это. Потом поняла, что глупо объяснять. Зачем? Все одно скоро жизнь и ее, и его изменится, говори – не говори. Ничего не выправишь.

Но все равно сжималось сердце.

Три года! Три. Каждый день вместе. Хранители знают, как же не хотелось возвращаться в эту треклятую Цитадель! Смех один – уезжать оттуда тяжко было, а вернуться еще тяжелее. Мало предстоящей неизвестности, так еще и подступят, не отпустят ведь.

…Ели они в молчании, дуя на горячую похлебку. Лесана прятала улыбку, глядя на кислую физиономию креффа. Клесх был непривередлив, но грибы не любил – страсть. Наконец мужчина не выдержал.

– Что?

Выученица сделала изумленное лицо и посмотрела на него растерянно.

– Ты всегда готовишь эту дрянь, когда хочешь почесать языком. – Сотрапезник ткнул в ее сторону ложкой. – Говори, что тебе от меня надо? Отчего я так страдаю, жуя этих слизней?

– Скажи, почему ты против, чтобы я навестила родителей?

– Против? – Клесх отставил миску. – Против?

– Да. Я сказала, что хочу поехать домой, а ты рассмеялся и ответил: «Ну-ну. Дней пять дам». – Она старательно передразнила креффа. – Почему пять? Мне шесть дней пути туда!

Клесх рассмеялся.

– Значит, я за это нынче мучаюсь? Да поезжай хоть на две седмицы! Но я буду ждать раньше.

Она зло бросила ложку в котелок.

– Вот что ты за человек?!

– Я не человек. Я обережник. Что, сыта? Так я доем? – И он невозмутимо придвинул к себе котелок, выкинул ее ложку и принялся уплетать остатки похлебки.

Лесана плюнула и ушла на свой войлок.

Если б кто-то попросил выученицу Клесха поведать, как она жила три года, странствуя с креффом по городам и весям, девушка, наверное, не смогла бы рассказать красиво и складно.

Да и что там рассказывать? Про дни, проведенные в седле – под ветром, дождем, снегом ли? Про ночевки под открытым небом, когда либо гнус одолевал, либо холод? Про то, как иной раз по осени просыпалась, а волосы (по счастью, короткие) примерзали к скатке, подложенной под голову? Или как опухали лицо и руки в середине зеленника – начале цветеня от укусов комаров и мошек?

О том, как училась владеть мечом? Как убила первого оборотня, который на ее худую «удачу» оказался не волком, не лисом, не лесным котом-рысью, а медведем? Или вспомнить, как Клесх бегал за ней с дрыном наперевес по глухой деревеньке и орал: «Убью малахольную!» Ну, это после того, как она Даром его шарахнула, приняв среди ночи за Ходящего.

Крефф сдуру ума в потемках ушел с сеновала, где они ночевали, а когда возвращался, Лесана – им же самим обученная спать чутко – спросонья перепугалась и вдарила Силой. Хорошо хоть наставник, жизнью ученный, увернулся – только с лестницы упал. Однако приземлился как кот, тут же схватил какую-то жердину и во мраке ночи гонял послушницу по веси.

С той поры девушка научилась отличать его шаги от прочих других. Даже дыхание его ни с чьим другим не спутала бы никогда. За годы странствий наставник и послушница словно вросли друг в друга. Научились понимать даже взгляды.

– Вот скажи, – однажды спросила креффа Лесана. – Как быть, ежели обидел кто, а проучить не можешь?

Он пожал плечами:

– Ждать.

– Сколько?

– Пока случай не представится.

– А как понять, представился или нет?

– Почуешь. Человек, как зверь, слабость нутром ощущает. Не объяснить.

– Но как?

Клесх помолчал, а потом сказал:

– Бояться перестанешь. Ненавидеть перестанешь. Вот тогда и дождешься.

– Как это – ненавидеть перестанешь? Это что же, простишь? – удивилась девушка.

– Нет. Ненавидеть перестанешь, но помнить будешь.

Выученица задумалась.

– Дак ведь после этого и наказывать незачем…

– Ты наказать или отомстить собралась? – прямо спросил крефф.

Лесана смешалась:

– Не знаю… А это не одно и тож?

– Не одно. – Он покачал головой. – Месть убивает. Наказание – учит.

Его собеседница озадачилась и замолчала. Впервые поняла, что не знает, чего именно хочет. Проучить? Изничтожить?

– А и то и другое? – спросила она после долгого молчания.