Жрица богини Маар

Мои одежды были черны. Мысли — безрадостны и мрачны. Я старалась не называть преступника человеком. Даже про себя. Надеялась, что его вина очевидна и доказана. Как заклинание повторяла, что я есть воля Маар. И только.

Но руки тряслись, дышала часто и сбивчиво, дрожали губы, в глазах щипало, сердце колотилось, билось больно. Мы с сестрами шли к сияющему кристаллу, к прислужницам, держащим шкатулки с браслетами. В Храме пока было пусто, но меня предупредили, что это ненадолго. Мы произнесли клятвы, призывая в свидетели кристалл. Змеи оплели руку Гаримы, теплые перья охватили мою, легкие крылья бабочек трепетали на руке Абиры. Я повторяла про себя, что с этой минуты не принадлежу себе. Что девушка с хищной птицей на руке — не я вовсе, а Забирающая Маар, что я осталась за порогом Храма. Стало спокойней.

Доверенная Маар вышла в соседнюю комнату. Там был преступник, там пока ждали все те, кто хотел посмотреть на ритуал. Там были родственники подсудимого, которые еще могли с ним проститься.

Я не вижу Гариму, но вдруг чувствую ее заклинания. Будто она совсем близко и тихо напевает ритуальные слова. Слышу отклик мужчины на магию Доверенной и ответ Абиры, тоже ощущающей происходящее.

Мы, сестры и жрицы Маар, — одно неделимое целое. Неподвластные себе, подчиненные богине вершительницы судеб. И слова о том, что я уже не я, а только Забирающая, — правда.

Кажется, убаюкивающая песня Гаримы вьется вечность, столетия длится вплетение души мужчины в невидимое полотно магии ритуала. Двери распахиваются, на пороге Доверенная. Она ведет за руку невысокого мужчину в простой светлой одежде. Он сильно хромает, приволакивает одну ногу. Его короткие курчавые волосы блестят сединой. Крупный нос с горбинкой, большие глаза, пухлые губы. Знаю, он не понимает, где он, что делает, что сейчас произойдет. Магия Гаримы делает его спокойным, безразличным к происходящему и во всем послушным жрицам.

За Доверенной и преступником в зал входят люди. Император, его жена, сестра убитого, советники, господин Мирс и многие, многие другие. Десятки людей. Но они не существуют ни для преступника, ни для меня. Он их не замечает вовсе, а мне люди видятся призраками, появляющимися на грани сна и яви.

Гарима подводит мужчину ко мне, отпускает его руку. Велит встать передо мной на колени. Он без раздумий выполняет приказ, но больная нога предает, подворачивается. Он лежит, распластался на полу. Никто, даже отзывчивая и добрая Гарима, не спешит ему помогать. Глядя, как человек силится подняться, как кровь пропитывает штанину и рукава на плечах, я не испытываю к нему и капли сочувствия. Это кажется правильным, но все же удивительным. В этот миг понимаю, что действительно перестала быть собой на время ритуала. Как и Гарима, бесстрастно взирающая на преступника.

Он встает на четвереньки, выпрямляется, смотрит мне в глаза. Взгляд светло-голубых глаз пустой, одурманенный, а от мужчины веет свежей кровью и лавандой.

Я подхожу ближе. На шаг. Хочу смотреть в светлые глаза, хочу видеть, знать, что было, как было…

Вижу конюшню, иду по проходу между стойлами. Красивые длинноногие кони бьют копытами, фыркают, трясут гривами. Пахнет навозом и свежим сеном. Разговариваю с людьми. Говорю нарочито весело, а руки дрожат. Я затыкаю большие пальцы за кушак, держусь за расшитую ткань. Люди ухаживают за лошадьми, легко кланяются мне, отрываются от своих занятий. Они под моим началом, знаю всех, как облупленных. Раздумываю, кого назначить виновным в том, что случится. Случится скоро.

Подхожу к дому, где стоят колесницы. Страшно, тревожно, сердце бьется часто, но сомнений нет. Это нужно сделать, я сделаю. Татий проверяет колесницу первого советника, отсылаю его с поручением. Подхожу к белой с золотом колеснице. Дорогое дерево, красивая вещь. Ее жаль. Принца тоже жаль, но он должен умереть и умрет. Скоро.

На стене висят инструменты. Беру тонкую пилку. Руки дрожат так, что не получается снять ее с гвоздя. Шепотом ругаю себя, решительно хватаю пилку. Слишком сильно от злости на себя — на левой ладони порез. Неглубокий, но неприятно. Выступила кровь. Это подстегивает, раззадоривает. Руки больше не трясутся, подбадриваю себя ругательствами, подхожу к белой колеснице. Там надпил, здесь. Места неприметные, к тому же в них усиления. Но я, главный мастер и конюший, знаю, как сильное место превратить в слабое.

У дверей шаги — вернулся Татий. Едва успеваю повесить на место пилку, но стою рядом с ней, а она покачивается. Спрашиваю нарочито грозно, строго, выполнил ли Татий поручение. Он отвечает вежливо, почтительно. Это он молодец. Но взгляд то и дело скользит на пилку, в глазах недоумение. Вот и нашелся будущий виновный. Он парень молодой, сложностей с ним еще не было, выговоров тоже. Но это дело поправимое. Первый выговор будет прямо сейчас. Покричав на Татия, обругав его за нетщательную работу, выхожу во двор, громко хлопнув дверью. С удовольствием вижу, что мои крики слышали по крайней мере четверо. Когда все произойдет, о нерасторопном Татие и моем недовольстве вспомнят многие.

Подставить Татия не получилось. В его халатность не поверили. В злой умысел — тем более. Если бы не проклятый Мирс, к словам Татия и не прислушались бы. Но внимательный бес заподозрил меня, начал проверять. Сердце захлестывает ужас, животный страх за жизнь. Пришли стражники. Я знаю, что буду упорствовать. Знаю, что мое признание им не получить. Но знаю и то, что скоро окажусь перед белым кристаллом в Храме. И от этого в жилах стынет кровь, замирает сердце, и я тону в безысходности…

Стряхнуть чувства убийцы удается не сразу, но ритуал хотя бы позволяет мне вынырнуть из его воспоминаний. Ни жалости, ни сочувствия, ни радости от того, что преступнику не удалось погубить еще и молодого парня, а справедливость победила. Только непонятная, тянущая из меня силы, саднящая в костях жажда. Непреодолимое желание забрать, поглотить, впитать то прекрасное, что есть даже у этого человека.

Его душа должна принадлежать мне.

Это единственное, чего я хочу. Единственное, чего жажду. Единственное, что мне нужно знать.

Сияют многочисленные ритуальные камни, светятся перья, кажется, что вся рука — золотая птица. Ее глаза горят грозно и уверенно. Моя рука тверда. Ни дрожи, ни страха, ни сомнения. Тонкий клюв нацелен в грудь преступника. Я чувствую биение его сердца. Оно заходится стуком, будто радуется приближению моей птицы. Она станет его искуплением, принесет покой.

Рубаха на груди распахнута. Мужчина сам держит полы открытыми. На коже свежие рубцы и кровоподтеки, короткие волосы опалены. Тонкий клюв касается груди там, где биение сердца ощущается сильней всего.

Почти незаметный укол. Преступник вздрагивает всем телом, дышит прерывисто, едва не постанывая от удовольствия. Птица насыщается, нечто удивительное, нечто, что я никогда не смогу описать, через нее наполняет меня.

Блаженство.

Меня затапливает светом. Преступник падает у моих ног, но это нисколько меня не трогает. Он больше не существует. Свет, который я вобрала, становится невыносимо ярким, причиняет боль. Вначале чувствую лишь покалывание в пальцах, потом ломоту в суставах, и я понимаю, что должна избавиться от света.

Абира, моя освободительница, стоит у самого кристалла. Ее бабочки зовут меня, трепещут маняще. Моя птица касается самой крупной и отдает пресыщающий меня свет. Абира положила одну ладонь на кристалл, чтобы отдавать ему душу. Я откуда-то знаю, что будь дар Передающей сильней, она вначале вобрала бы в себя весь свет. Как я. Но эту мысль быстро сметает радость. Радость избавления от чужой души. Восторг от того, что все идет правильно, что нет ошибки, а воля Маар исполняется.

Кристалл искрит разноцветными всполохами. Сосредоточенная в нем сила бьется ровно, как большое сердце. Как и во время первого ритуала, на нем появляются места для ладоней. Мы с сестрами кладем левые руки на молочную поверхность и доводим ритуал до конца. Запечатываем душу преступника в белом кристалле. Как в тюрьме. Пока великая Маар не спустится с небес и не позволит заключенным в кристалле душам прожить вторую жизнь…