Жрица богини Маар

— Ты хочешь меня утешить или в самом деле считаешь, что волноваться не о чем? — хмуро спросила я.

— В самом деле считаю, что поводов для волнений нет, — сестра улыбнулась, подошла ко мне и, сев рядом на кровати, взяла за руку. — Конечно, мне сложно судить, каково это, быть Проживающей, но я достаточно читала о других жрицах и особенностях даров. Я не встречала записей о том, что Проживающие чувствовали причину. Великая наделила их сильными дарами, но это не значит, что она сделала их всесильными.

ГЛАВА 10

В тот день к ритуалу начали готовиться раньше. Гарима знала, что я сильно волновалась, и понадеялась, кирглик поможет мне справиться с переживаниями, забыться. Вода и душистое тепло действительно отвлекли, прогнали тревожные мысли. Лежа у прохладного бассейна, я даже перестала бояться того, что сарех вновь проникнет в мои комнаты. Страх перед ним вообще казался теперь необоснованным.

По моему слову чужеземца могли заключить в темницу, выслать из страны или отправить на каторжные работы. Мне, сиятельной госпоже Забирающей, стоило только один раз пожаловаться на докучливого человека, чтобы он навеки перестал существовать. Вдруг пришло в голову, что чужестранец просто не понимал степени преклонения тарийцев перед жрицами, проводниками воли великой Маар. Сарех не осознавал, что его угрозы, желания, требования не имели в Империи никакого веса против слов и пожеланий жрицы. Его судьба полностью была в моих руках.

Представив, как молодого сареха заковывают в кандалы за то, что угрожал мне, словно наяву увидев, как судья приговаривает чужеземца к клеймению и пожизненной каторге, я испугалась своей власти. И в который раз порадовалась тому, что существовали Наблюдающие.

Беседы под шум плещущей воды были под стать ей — тихие, спокойные. Никакие темы, так или иначе связанные с дарами и ритуалами, не затрагивались. Это были хорошие, умиротворяющие часы настоящего отдыха, отрешения от забот. Только в конце Гарима мягким, осторожным движением коснулась моего лица. Легко придерживая за подбородок, поворачивала мою голову из стороны в сторону. Косметика больше не скрывала синяк, не скрадывала болезненную припухлость.

— Ты очень неудачно упала, — посочувствовала наблюдавшая за этим Абира. — Наверное, сон был страшным.

Я кивнула, а сестра беззаботно заключила:

— К счастью, это только сон.

Я промолчала, лишь улыбнулась в ответ. Не хотела снова лгать сестрам. Одного раза было более чем достаточно. Гарима заметила мою уловку, осуждающе покачала головой, но сказала только, что передала Суни сборы трав. По словам Доверенной, они помогали уменьшить отечность и боль. Ее травы действительно подействовали, и из кирглика я вышла уверенная в том, что непосвященные ничего не заметят.

Торжественная клятва, уверенный голос, загадочный, колдовской блеск ритуальных камней и золота. Хищная птица уютно лежит на моей руке, ждет. Сила кристалла напитывает, связывает нерушимо с сестрами. В соседней комнате Гарима произносит первые слова, мое сердце откликается на них. Удивительно привычное и одновременно новое ощущение. Доверенная не зря ходит на судебные заседания, ищет ключи к осужденным. Каждого из них она вводит в транс иначе.

Бледные призраки тех, кто решил присутствовать в Храме во время ритуала, проскальзывают в зал. Я слышу шорохи, чувствую движение. Я словно посреди пустыни, с барханов с шуршанием осыпается песок, ветер становится теплей, когда Гарима подходит ближе. Она ведет за руку лекаря Снурава, единственного настоящего человека в зале, кроме сестер.

Мужчина кажется восторженным, почти счастливым, смотрит на меня с благоговением.

Я сижу в кабинете и перебираю травы, нюхаю пучки, перекладываю связанные в десятки сухие листья. Проверяю по списку, всего ли достает, не заказать ли чего у купца. Он скоро поедет на родину. В северных краях травы сочней. Тут, старайся не старайся, выращивай свое не выращивай, а большинство растений бледными, жесткими становятся.

Решено, пишу заказ. Перо по бумаге легко скользит, чернила новые, хорошие, пахнут терпко. Растение должно быть здоровым, крепким. Верблюжьей колючкой никого не вылечить, силы в ней нет, только колкость одна.

Тарийцы хорошо лечат тарийцев. Такие же жесткие и грубые, как их травы. Господин Квиринг это тоже понимает, потому меня нанял, а не местного лекаря.

С пера падает большая капля чернил, клякса по листу растекается, перекрывает написанное. Нет, есть, конечно, исключения. Бобышка вообще почти вся из воды состоит. Если в руке сжать, из кулака так и течет.

Нужно приготовить… микстуру. Давно пора. Давно…

Этот рецепт нигде не записан, но я его помню. Хорошо помню, будто последний раз такое зелье вчера готовил. Главное, не поддаться искушению попробовать. Аромат теплый, ласковый, прямо манит варево отведать. Это к лучшему, никто же не подумает, что яд пахнет так привлекательно.

Рассказал госпоже Ильде, что это для укрепления сил. Чтобы жару переносить легче было. Она поверила. Сама приняла и ребенку своими руками дала.

Яд подействовал. Мальчик быстро умер, а женщине помочь пришлось. Жаль, что неверно рассчитал зелье. Стыдно прям. С моим-то опытом и так ошибиться. Хорошо, догадался хоть средство до последнего часа не выливать. Просто начерпал еще, заставил выпить. К утру и ее не стало.

Пока решали, пускать имперских стражей не пускать, я все следы убрал. Котлы вымыл, порядок навел. Осталось самое простое: огорчение изображать. С этим я уж как-нибудь да справлюсь.

Имперских стражей не зря боятся. Серьезные люди. У них и лекарь свой есть, оказывается. И не выскочка начинающий, а опытный, вдумчивый, прилипчивый, как репей. Мои ответы ему не понравились. Это я потом понял, когда за меня стражи взялись. Допросы каждый день, все травы мои переворошили. Да что там травы, всю жизнь мою с ног на голову поставили!

Говорят о ритуале… Этот дикий обычай… Великий Альмих! Прошу, не допусти! Надоумь господина Далибора, пусть откупит меня. Пусть чем угодно откупит! Нельзя, чтоб душа моя в кристалл попала! Нельзя!

Меня наполняет знакомая жажда. Желание обладать душой убийцы, наказать его за преступление. Хочу насытить золотую птицу, себя. Хочу напоить кристалл, отдать ему то, что его по праву. Я поднимаю руку, тянусь к обнаженной груди лекаря.

Но птица не касается клювом кожи.

В этот раз моя жажда не столь сильна, как обычно. Сомнение, холодное и отрезвляющее, останавливает меня. Впервые за два года чувствую, что птица не только управляет мной, но и прислушивается ко мне.

Он виноват, это я вижу четко. Он не раскаивается в содеянном. Это я тоже чувствую. Он вообще относится к убийствам, как к чему-то… незначимому, не вызывающему отклика в душе. Две смерти никак не трогают его. И это я тоже отчетливо вижу. Единственное, чего я не знаю, единственное, чего не ощущаю, так это причину. Того, что толкнуло его, что заставило пойти на убийство.

Я всматриваюсь, пытаюсь понять. Мужчина, преклонивший колени, распахнувший рубашку, смотрит на меня с надеждой. Она странно созвучна моей, и я пытаюсь найти ей оправдание.

Мое сердце бьется болезненно и гулко — я отдаю силу. Отдаю золотой птице, яркому сиянию ритуальных камней, тонкой паутине света. Она вырывается из клюва птицы, оплетает безмолвного и неподвижно стоящего передо мной человека. Я не могу решить сейчас, но и отпустить его не могу. Он изменится, а это нельзя позволить.