Зимняя мантия

– Джудит спит, – заявила Аделаида, стоя у дверей, подобно часовому. – Роды были трудными, она устала.

Уолтеф постарался сдержаться и не стал силой отодвигать Аделаиду от двери.

– И все же я увижу свою жену и ребенка. Если Джудит спит, я обещаю ее не будить.

Аделаида, сморщив нос, неохотно отошла в сторону. Уолтеф заметил выражение ее лица, понюхал собственную подмышку и вежливо попросил ее позаботиться о том, что бы для него приготовили ванну. Сжав губы, Аделаида пошла отдавать распоряжения, а Уолтеф положил руку на щеколду.

В комнате стояла полная тишина. Джудит была одинаково требовательна к себе и когда спала, и когда бодрствовала. Он ни разу не слышал, чтобы она храпела или бормотала во сне. Уолтеф на цыпочках подошел к кровати. Он увидел огромные синие круги под глазами жены, говорящие не просто об усталости, как у него, а о полном изнеможении. Она выглядела такой уязвимой, что ему захотелось подхватить ее на руки и защитить ото всех. Но он сдержался и даже не коснулся ее.

Он нервно заглянул в колыбель, но там было пусто. Более того, там вовсе и не лежал ребенок – простынки не смяты, одеяльце расправлено. Послышался звук от дверей, заставивший его обернуться. На пороге стояла Сибилла со свертком в руках. Приложив палец к губам, она поманила его из комнаты.

– Если она заплачет, ее мать может проснуться, – прошептала она.

Уолтеф вышел из спальни и немедленно протянул руки, чтобы взять младенца.

Сибилле не пришлось учить его, как надо держать малышку. Он обладал природным инстинктом. Он сразу подложил ладонь под головку. Слезы показались на его глазах и потекли по щекам. Он в жизни не видел ничего более прекрасного. Часть его самого, часть Джудит слились в этом идеальном, крошечном существе. Ребенок внезапно открыл глаза и внимательно на него уставился. Уолтеф засмеялся сквозь слезы. Сибилла тоже шмыгнула носом и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Ее назвали Матильдой в честь королевы, – сообщила она.

Уолтеф осторожно погладил пальцем невероятно нежную щечку.

– Король и королева станут ее крестными, – сказал он. Сибилла колебалась. Уолтеф это заметил.

– В чем дело?

– Ничего такого, милорд. Но, может, вам стоит знать. Миледи очень огорчилась, что родилась дочь, а не сын, и графиня Аделаида пока назначила меня кормилицей.

Уолтеф через дверную щель заглянул в комнату и посмотрел на спящую жену.

– Она придет в себя, – пробормотал он. Он знал, какое значение придавала Джудит рождению сына. Но как она могла тут же не влюбиться в очаровательную дочурку, которую они вместе сотворили?

Уолтеф поувереннее взял ребенка и направился к выходу.

– Куда вы? – забеспокоилась Сибилла.

Уолтеф обернулся.

– Показать ее народу, – ответил он с восторженной улыбкой. – Хочу, чтобы все ее видели.

– А графиня Аделаида одобрит? – Сибилла боязливо оглянулась, будто ждала, что мать Джудит появится из воздуха.

Внезапно лицо Уолтефа потемнело.

– Плевать я хотел на одобрение или неодобрение графини, – проворчал он. – Это моя наследница, и я хочу, что бы мой народ ее увидел и понял, что я ее люблю и горжусь ею. – И он решительными шагами направился в общий зал.

Глава 14

Аббат склонился над колыбелью, разглядывая младенца, размахивающего ручками и ножками.

– Жена говорит, что ее надо туго пеленать, чтобы ножки были прямыми, но так не хочется лишать ее радости поболтать ногами, – сказал Уолтеф. – Не верю, что ноги на свободе погубят всю ее жизнь.

Улфцитель улыбнулся.

– Я тоже не верю, но женщины так трясутся над своими детьми, особенно первенцами.

Уолтеф подозревал, что забота Джудит вызвана скорее желанием всем командовать, а не материнской любовью. Его теща отбыла восвояси неделю назад, и он молча благодарил Господа за эту великую милость. В присутствии Аделаиды ему с Джудит было всегда труднее.

Они с Улфцителем сидели в саду Нортгемптона. Был конец лета, шла уборка урожая, садовники сгребали опавшие листья. На следующий день Уолтеф должен был собрать свои войска и отправиться на север, чтобы присоединиться к кампании Вильгельма против Малькольма Шотландского.

Уолтефа одолевали плохие предчувствия. Эдгар Ателинг скрывался у шотландцев, и ему совершенно не хотелось повстречать своего бывшего союзника и соратника на поле битвы.

Улфцитель обхватил скрюченными пальцами набалдашник своего посоха из слоновой кости.

– Я рад, что ты оседло живешь с семьей в своих владениях, сын мой, – сказал он. – Я боялся, когда ты присоединился к датчанам, что Вильгельм станет тебе мстить.

Уолтеф смущенно улыбнулся и посмотрел в сторону.

– Теперь я отправляюсь на север как нормандец, – сказал он и провел пальцами по коротким рыжим волосам, будто надеясь обнаружить прежнюю россыпь кудрей. – Мне будет трудно, но Джудит считает это моим долгом… так что выбора у меня нет.

Джудит с аббатом была вежлива, но его присутствие за столом раздражало ее. Он плохо говорил по-французски, а она не имела ни малейшего желания учить варварский язык англичан. Она заметила грязь под его ногтями из-за постоянной работы в саду, полы его рясы были в пятнах, и единственное, что говорило о его высоком положении, – прекрасный посох из пожелтевшей слоновой кости.

Уолтеф же относился к маленькому аббату с большой нежностью, и он, к досаде Джудит, гостил у них куда чаще, чем другие. Если ей не приходилось терпеть присутствие аббата, тогда на его месте сидел бретонец Ральф да Гал, граф Норфолкский, чьи льстивые манеры и двусмысленный юмор ужасно ее раздражали. Она не понимала, чем Уолтефу нравится этот человек, разве что тем, что мог выпить столько же, сколько и он сам.

Извинившись, Джудит удалилась в свои покои. Она тосковала по изысканности нормандского двора почти так же, как когда-то стремилась избавиться от его пут. Ей хотелось слышать родной выговор, а не спотыкающийся французский с жутким акцентом. Чтобы воздавались почести, соответствующие ее рангу. Здесь люди ей кланялись и смотрели с неприязнью вслед. Она была женой их любимого господина, чужая, бремя, которое они вынуждены терпеть ради своего хозяина. Она знала, что после ее ухода все присутствующие на пиру расслаблялись и снова тянулись к кружкам с элем.

Завтра Уолтеф уезжает на север, и она будет нести ответственность за благополучие его графства. Ей это нравилось. Будет работа, чтобы занять себя, хотя придется иметь дело с противными англичанами. Она понимала, что ей нравится управлять, нравилось ей и судить людей.

Сибилла сидела на низком стульчике у жаровни и кормила грудью маленькую Матильду. Джудит благодарила Господа за то, что у ее служанки достаточно молока для двоих, потому что сама мысль о ребенке, сосущем ее грудь, была ей отвратительна.

– Какая ненасытная, – сказала Сибилла, поворачиваясь к госпоже. – Думаю, она, когда вырастет, станет такой же большой, как и ее отец.

Джудит поморщилась, представив себе женщину ростом с Уолтефа. Безусловно, свои волосы Матильда унаследовала от него. Все были ласковы с ней, говорили, что она прекрасна, но для Джудит она была такой же, как любой другой ребенок. Иногда она стояла над ней, пытаясь обнаружить в себе хоть каплю материнской привязанности, но создавалось впечатление, что между ней и ребенком воздвигнут барьер. Она ничего не чувствовала. Все могло быть по другому, если бы Матильда была мальчиком. По крайней мере, она могла бы испытывать гордость.