Злой Сатурн

Сжав кулаки, Василий Никитич решительно шагнул через порог. Навстречу ему вышли во главе с угрюмым Генниным смотрители и чиновные лица Сибирского начальства.

Многих он узнал, — когда-то вместе начинали здесь работу. Здороваясь, увидел Андрея, пожав руку, спросил:

— Ну как? Прижился в Сибири?

— Давно! Я уж тут почитай все изъездил!

— Добро! У меня для тебя дело есть. Но про то разговор потом будет.

Прием дел от Геннина шел долго. Новый начальник во все совал нос, хмыкал то одобрительно, то с явным пренебрежением. Виллим Иванович хмурился, хотя и рад был отъезду из надоевшего Екатеринбурга. Неприязненно косясь на полковника, к своему удивлению, чувствовал, что несмотря на задетое самолюбие, энергия и дотошность Татищева его изумляют.

«Сколь силен духом сей человек, что невзгоды и длительная опала его не сломили!» — подумал Геннин. Ничего не утаивая, откровенно поведал он преемнику про трудности, какие могут встретиться здесь…

Приняв дела, Василий Никитич собрал служащих Обер-берг-амта:

— Президент Коммерц-коллегии барон Шафиров при назначении меня сюда предоставил мне неограниченные права, дабы приумножить казенные заводы и чтоб государство Российское не имело нужды ни в металле, ни в оружии. Как мне довелось узнать, здесь вместо того чтоб лить якоря да пушки, занимались отливкой колоколов и церковных оград. Сие немедля прекратить и начать делать то, что потребно нашему войску. Мыслю, что к четырем десяткам казенных заводов, выпускающим сейчас медь, сталь и чугун, в наискорейшее время добавим еще столько же. Знаю, что сие дело многотрудно. Но еще никогда не собиралось в одном месте столько опытнейших и знающих людей. В вашем лице, судари, у нас имеется настоящая Берг-коллегия, и оная имеет то превосходство, что находится в самом сердце горного дела. Каждый из нас должен решать так, чтобы польза заводам была наибольшая, не оглядываться на соседа и не бояться хлопот, зная, что все мы трудимся на благо Отечества!

Василий Никитич что-то вспомнил, нахмурился. Круто повернулся к Андрею Федоровичу Хрущову, назначенному им управителем Обер-берг-амта, и отчеканил:

— Мне сегодня утром доложили, что Карл Штофель плавку испортил. Прикажи, чтоб с него за то дело справили, и предупреди: коли еще раз такое сотворит — бит будет кнутом.

Хрущов одобрительно усмехнулся и сделал памятку в тетради.

— Мыслимо ли дело? — возразил Клеопин. — До Коммерц-коллегии дойдет — шум большой будет.

— На сие плевать! У меня эти немцы вот где сидят! — похлопал себя по шее Татищев. — Скажи-ка, за что намедни ты велел мастеру Оберюхтину двадцать плетей дать? Ведь его вины не было. Все Штофель напортил, а вместо него другой своей шкурой рассчитался! Так больше не будет. Провинился — сполна все сам и получишь, русский ты или немец!

Кое-кто из слушавших Василия Никитича поежился: «Круто взял! Запросто голову потерять можно. Немцы вон как в гору пошли, один Бирон чего стоит!»

А в общем все остались довольны. Хоть и крутоват начальник заводов, да справедлив. Опять же не корыстен, всю душу делу отдает, по старым годам-то известно.

Расходились шумно, стараясь в громких разговорах скрыть тайную радость. Впервые после приезда смогли наконец поговорить по душам и Василий Никитич с Андреем.

В доме, где после отъезда Геннина расположился новый начальник заводов, было пока неуютно. В пустых комнатах гулко отдавались шаги, и стены, лишившиеся ярких ковров и картин, будто ослепли. Только в большом зале, где Василий Никитич расположил привезенную огромную библиотеку, пахло живым. Было тепло. Ярко горели свечи в шандалах.

Распорядившись насчет обеда, Василий Никитич переоделся и, поскрипывая подошвами новых башмаков, прошелся по комнате.

Остановившись возле Андрея, усевшегося на диване, придвинул ближе кресло, со вздохом опустился в него. Порылся в кармане, вытащил серебряную табакерку.

С детства не баловался Василий Никитич табачным зельем, не выносил дыма и даже запаха табака. А вот в последние годы вынужден был следовать моде. Достанет из кармана табакерку, возьмет крохотную понюшку табака, подержит возле носа и незаметно стряхнет на пол. Вот и сейчас по привычке полез в карман. Повертел в руках серебряную коробочку, но, рассмеявшись, сунул обратно:

— Никчемная забава, а вот, поди ж, иной так привыкнет, что поминутно либо дым из трубки глотает, либо этот порошок нюхает. А ведь совсем недавно, при тишайшем царе Алексее Михайловиче, табачникам головы рубили! А сейчас? Почти каждый в кармане трубку или табакерку таскает. Я-то больше для вида ношу. Иногда дело какое нужно по службе решить, придешь к важному сановнику и, прежде чем разговор повести, табакерку ему протянешь: «Угощайтесь, Ваша светлость!» Ему почет, и делу выгода. Быстрей решит, что и как.

Андрей улыбнулся:

— Не чаял, что вас к светским обычаям потянет.

— Меня дипломатии еще покойный граф Брюс обучал, да и государь Петр Алексеевич немало уроков преподал. Время нынче такое, что без должного подхода шагу не сделаешь. Правда, сие мне противно. Частенько срываюсь, оттого и жизнь то кверху меня подымает, то чуть не до плахи доводит.

Василий Никитич сдвинул брови, глаза сузились, резче выступили широкие скулы. Со стороны посмотреть — ведут беседу два брата, до того лица обоих Татищевых схожи.

— Но сколь дело коснется пользы Отечества или, упаси бог, моей чести или достоинства — я про ту дипломатию не вспоминаю, рублю сплеча, хоть и знаю, что иной раз дорого мне это станет!

— Слышал я, — откликнулся Андрей, — обер-берг-мейстер как-то сказывал про вас: «Страха совсем не знает. Его бы к нам сюда. Большие б дела он на Урале сделал!»

— Один-то я что? Былинка в поле! А вместе с такими, как Клеопин, Хрущов да Гордеев с Братцевым, — горы можно свернуть. Беда в том, что в Сенате и Коммерц-коллегии дух нынче совсем иной. Мздоимство и казнокрадство процветают. Кто сумеет побольше взятку дать, тот и прав и во всяком деле преуспевание имеет. Даже сюда, в Сибирское горное начальство, сие пагубное для государства деяние проникло. Много трудов приложить придется, чтобы искоренить оное. Демидов и Строганов, чтоб горные законы обойти, кое-кому в Обер-берг-амте ручку позолотили. Ежели дознаюсь — на каторгу мздоимца отправлю… К слову пришлось. Что там у тебя со Строгановым вышло? Мне Клеопин мельком говорил, да я, признаться, мимо ушей пропустил!

Андрей, немного волнуясь, рассказал про случай с алмазом, про штабель бревен и про то, как в доме у него побывал злоумышленник.

Василий Никитич барабанил пальцами по подлокотнику кресла, потом с тревогой взглянул на собеседника:

— Не иначе, как порочащую тебя бумагу искал тот строгановский холуй. Ничего недозволенного не хранишь?

— Нет! — смутившись, прошептал Андрей.

Татищев подметил его смущение, неодобрительно покачал головой:

— Ведомо ли тебе, что в Соликамской епархии служит Зосима Маковецкий? Уже игумен монастыря. Ваше высокопреподобие! Ежели в военный чин перевести — майор. Силу большую заимел. Не приведи бог, если Строганов вкупе с ним против тебя ополчится. Живьем слопают.

— Что Зосиме против меня иметь? Давно, еще в молодости, подрались, так он после того и про обиду забыл, все время на дружбу напрашивался.

— Дружили как-то кот с мышью, что из того получилось — всем известно. Мне господин Мусин-Пушкин говорил, что Зосима и на тебя донос строчил. Только он, начальник монастырского приказа, узнав про то от своего родственника, из уважения ко мне упросил донос изничтожить. Вот как дело-то было, а ты — дружба! Я не без умысла уговорил отправить куда ни на есть дальше этого Зосиму, а то сколько бы еще голов в Москве покатилось!

— И вам могла через меня опала выйти? — простодушно спросил Андрей.

Василий Никитич кивнул. Потом с удивлением покосился на собеседника. Неожиданно весело рассмеялся:

— Ишь тихоня! Словно невзначай выпытал. Не скрою, и за себя опаску имел. А насчет алмаза — думаю, что найден в здешних местах. Геннин правильно сделал, что помешал Строганову новые земли получить. Поиск самоцветов должна только казна вести!

Скрипнула дверь, и, шаркая разношенными пимами, в комнату с обедом вошла стряпуха. Накрыв стол, спрятав руки под фартук, поклонилась хозяину.