Злой Сатурн

Давно уже не испытывал Иван Алексеевич такой радости, дрожащими пальцами снимая добычу с крючка. Медленно переходя по берегу, закидывал удочку, чувствуя, как напрягается все тело, а рука ждет желанного рывка.

За полчаса он выловил трех отливающих серебром хариусов. Ребята оказались удачливей, у каждого на кукане висело полдюжины рыб.

А потом прямо на костре в большом ведре варили уху. Наваристую, чуть пахнущую дымком, хлебали ее деревянными ложками, держа под ними большие ломти черного хлеба.

После обеда и короткого отдыха принялись за работу.

Тяжелая, неповоротливая туча медленно начала заволакивать небо.

— Поливать не будем, дождь собирается. Вот эту полоску прополем, и на сегодня хватит, — распорядился Иван Алексеевич.

Вскоре солнце скрылось за облаками, стало прохладнее, и работа пошла веселее.

Много труда было вложено в этот питомник. Долго выбирали для него место. Кругом каменистые или болотистые почвы, на них ничего не вырастишь. Нужно было, чтобы участок хорошо прогревался солнцем, не был бы расположен на косогоре, иначе сильные ливни снесут весь плодородный слой почвы вместе с сеянцами.

Егор Ефимович каждый раз, как заезжает сюда, удивляется:

— Экую работу провернули. Вот что значит помоложе-то были. Сейчас ни за что бы не одолеть!

И в самом деле. Вшестером расчистили два гектара старой гари, выкорчевали пни. И все руками, тракторов не было. Почву удобрили, перепахали. Срубили постройки — дом, сушилку, сарай, баню, — все обнесли пряслом. Потрудились! Зато каждый год высаживают из питомника на вырубках миллион-другой крохотных сосенок. Ничего, что сейчас они чуть больше спички. Придет время, и их кроны зашумят высоко-высоко над землей.

Задумавшись, Иван Алексеевич не заметил, как начался дождь. Вначале редкие капельки приятно освежали лицо, потом стали крупнее, и вот уже тугие холодные струи хлестали по траве, сливались в канавках в мутные ручейки.

Пришлось бросить работу. Пока обсушились в избе, завечерело. В ненастье сумерки наступают быстрее. Сразу наваливается полумрак, и все кругом становится неуютным.

Поужинали остывшей ухой. Холодная она показалась еще вкуснее. Парни отправились спать на сеновал. Ивану Алексеевичу до смерти не захотелось ехать домой под проливным дождем. К тому же, как на грех, не захватил плащ — вымокнешь до нитки. Он взял у сторожа подушку, старенькое одеяло и полез вслед за ребятами на сеновал. Устроил постель, стащил сапоги и с наслаждением растянулся, накрывшись курткой.

Пахло душистым сеном. Внизу позвякивал уздечкой мерин, шумно вздыхал и тяжело перебирал копытами. По крыше барабанил дождь, под монотонный перестук капель Иван Алексеевич уснул…

Утро настало прохладное. Сильный ветер гнал по синему небу клочки рваных облаков, шумел в ветках деревьев и бороздил лужи полосками ряби. Застоявшийся мерин шел ходко, и через полчаса Иван Алексеевич спешился у ворот лесничества.

На пороге его встретила заплаканная Никитична.

— Беда-то какая, Лексеич, обворовали тебя. Сам Чибисов следствие наводил. Иди скорее, заждался он…

Иван Алексеевич вошел в контору. Около стола, насупившись, сидел Павел Захарович.

— Твоя Никитична спозаранку прибежала, белехонькая вся. Кричит: «Караул! Начальник, лесничего нашего обокрали!» Я тут без тебя мельком осмотрел.

Они прошли в комнату, хранящую следы разгрома: разбросанные книги, на полу большой узел, ящики у письменного стола выдвинуты, бумаги раскиданы. На половицах и подоконнике размазанные пятна грязи.

— Проверь, чего не хватает, а я записывать буду.

Иван Алексеевич все осмотрел… Собрал бумаги. Развязал узел, в котором был его фронтовой китель с орденами и медалями, хромовые сапоги, теплое белье и будильник. Заглянул в шкаф. Пожал плечами. Все на месте. Хотя нет. Исчез нож — подарок Инги. Обследовал ящики стола… Отсутствует блокнот с записями. В нем лежали деньги — десять рублей и письмо от Татьяны Петровны.

— Видно, кто-то помешал. Утащил только нож и десятку с блокнотом, заодно письмо. Одно непонятно, почему собака шум не подняла.

Иван Алексеевич утвердительно кивнул головой.

— Занятно! Тебе не известно, что вчера пытались проникнуть в дом Верескова? Замок уже сломали, да, видать, хозяева помешали, Инга с мужем с покоса раньше времени вернулись… Все ниточки сходятся в один узелок. Вот только кто его завязал? Есть у меня кое-какие зацепочки, думаю, развяжем…

Глава седьмая

Чибисов отсутствовал целую неделю. Побывал на отдаленных лесопунктах, не поленился съездить за двести километров на буровую. Несколько дней провел в Кедровке. Вернулся из поездки уставший до невозможности. Отдохнул и утром явился в отделение. Сидевший за его столом Козырьков важно просматривал бумаги и, подражая начальнику, мусолил незажженную папиросу, гоняя из одного угла рта в другой.

Козырькова Чибисов любил. Любил за настырность, сметливость и мужество. За умение самостоятельно мыслить, а главное — за преданность своему милицейскому делу. Очень привлекала его в Козырькове какая-то смесь юношеской наивности с неосознанным еще умением разбираться в сложных вопросах.

Стоя в дверях, посмеиваясь, наблюдал Чибисов, как священнодействует за его столом Козырьков. Затем произнес:

— Разрешите войти, товарищ начальник!

Лейтенанта словно подбросило пружиной. Красный, как свекла, он вскинул ладонь к козырьку, но ответил четко:

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Вольно! — скомандовал Чибисов, усаживаясь на стул, освобожденный помощником. — Без меня никаких происшествий не было?

— Никак нет, товарищ капитан. Законность и порядок никто не нарушал.

— Ишь ты! — усмехнулся Чибисов. — Так-таки никто и не нарушал? А почему в магазине водку раньше времени продают?

— Как? — всполошился Козырьков. — Я же продавщице Маруське только вчера предупреждение делал. Товарищ капитан, разрешите сбегаю стружку сниму.

— Сиди! Я уже предупредил, что в следующий раз добьюсь, чтоб сняли с работы. Ты лучше скажи, запрошенный материал поступил?

— Так точно. Пакет пришел. В сейфе лежит.

— Отлично! — Чибисов потер ладони. — Посмотрим, как наука в нашем деле разобралась.

Он достал из сейфа пакет. Сколупнул ногтем сургучные печати, осторожно вытащил бумаги.

— Ну-ка, что тут написали?

По мере чтения на лице Чибисова отразилась целая гамма чувств: разочарование, сомнение и восхищение.