Змей на лезвии

Все разъяснилось, когда однажды отец, вернувшись от князя, сообщил, что имел разговор с Мистиной: тот предлагает сосватать Правену за Улеба. Перед этим она несколько лет не вспоминала об Улебе – о нем в Киеве старались не говорить, зная, что князю это неприятно. Сватовство для Правены было очень лестным – Улеб многократно превосходил ее знатностью рода, да и сам был молодец хоть куда, – но все же брак с изгнанником выглядел делом опасным. Бояре, ищущие милости князя, не захотят родства с его соперником.

Мистина и здесь показал себя человеком проницательным: высмотрел не девушку, а самоцвет. На первый взгляд Правена не казалась красавицей: посмотришь, вроде бы ничего особенного, ни одной черты, которая цепляла бы взгляд сама по себе. Обычное овальное лицо с чуть заостренным подбородком, правильные черты – не слишком тонкие и не слишком крупные, прямой нос, серые глаза, темные брови, почти прямые, со слегка приподнятым внешним концом. Коса, пока Правена ходила в девицах, обычная темно-русая, отличалась разве что длиной и толщиной, весьма внушительной. Но стоило к ней приглядеться, и уже трудно было отвести глаза. Душа ее созрела с юных лет – она никогда не была суетлива, неразумна, опрометчива, легкомысленна, как свойственно девчонкам; уже лет в десять это была надежная помощница матери и верная подруга сестрам. С юных лет в ней чувствовалась та спокойная благотворная уверенность взрослой женщины, что дается светлым рассудком и уравновешенным, благожелательным нравом. Едва увидев Правену, каждый чувствовал, что может на нее положиться, как на родную сестру. Возле нее каждому делалось хорошо, как будто в ней, как в молодой богине Макоши, заключалась чистая жизненная сила, ум, доброта и любовь; спокойное лицо ее как будто испускало едва уловимое сияние. Она всегда держалась ровно, не выражала громко ни радость, ни горе, ни восторг, ни гнев, но за ее спокойствием угадывались сильные чувства. Благодаря этой внутренней силе и прямой осанке Правена казалась высокой, но подойдешь вплотную – заметишь, что она среднего роста, не более.

Родство с самым знатным из киевских воевод и заодно с княжеской семьей не смогло бы подкупить такую девушку, а угрозы для жениха, находящегося в немилости и изгнании – смутить, раз уж ее сердце в ответ на сватовство сказало «да». При мысли об Улебе Правену охватило воодушевление, она чувствовала себя той отважной девой из сказки, что три года шла за тридевять земель, отыскивая своего жениха. Хрольв тоже считал небесполезным такое близко родство с Мистиной. И вот, когда торговые люди вернулись из Царьграда и отправились в Хольмгард, Правена с двумя челядинами, с отцом и приданым поехала с ними.

Ута приняла невестку без возражений, даже с благодарностью – она куда лучше самой Правены понимала, какой подвиг та совершила и какой опасности подвергается. Сам жених за прошедшие пять лет оправился от потери Горяны и был готов полюбить молодую жену, проделавшую ради него такой путь и согласную жить вдали от родных. Спокойно и благополучно они прожили два года, родился здоровый сын, и вся жизнь лежала перед ним, озаренная лучами, как ясное утро…

…Когда Правена появилась в Алдановой избе, Вальга невольно вздрогнул. Здесь его с оружниками наскоро устроили отдыхать, но из хозяев никого не было: Предслава сидела с Утой, Алдан работал в кузнице, а буйный выводок их детей носился где-то у реки.

Правена вошла тихо, остановилась у двери, боясь идти дальше. Вальга невольно встал. Она уже оделась в белое – в крайнюю степень «печали» и напоминала какую-то снежную тень посреди лета. Лицо у нее было застывшее, глаза покраснели, но сейчас она не плакала.

Глядя на Вальгу, она сделала несколько шагов, и ему сделалось жутко. Весь вид Правены – больше лицо ее, чем одежда, – выражали такую ясную причастность смерти, что живому было возле нее неловко. Казалось, стоит ей к тебе прикоснуться, даже взглянуть пристально – сам уйдешь за смертную грань. И еще страшнее было оттого, что она не кричала, не плакала, а лицо ее выражало мучение в смеси с напряженным раздумьем.

– Ты сказал, что Игморова братия… – тихим, сдавленным голосом заговорила Правена. – Верно ли?

– Пока нет. По истине не знает никто. Просто они исчезли, семь человек…

– Кто? Кто эти семеро?

Вальга перечислил ей сгинувших. Как и он сам, Правена знала их с детства: их отцы всю жизнь сидели вместе в княжеской гриднице, матери часто встречались у княгини.

– Так его уже… похоронили? – Правена запнулась на этом слове.

– Думаю, да. На третий день. Нынче лето, долго держать нельзя.

– А как его должны были хоронить?

– Не знаю. Это как Сванхейд решит. Там родни много, сделают все как положено. Об этом не тревожься. Ничего не упустят.

– И как ты думаешь – ему… – Правена запнулась.

– Что?

– Нет. Ничего.

Вальга надеялся, что вопросов больше не будет – он больше ничего и не знал, когда она снова заговорила.

– Ты когда назад поедешь? Ты же в Хольмгард поедешь от нас?

– Да. Князь так сразу, я думаю, не уйдет оттуда, там дела не улажены…

Вальга осекся: Святослав прибыл с дружиной на север для того, чтобы разобраться, чья здесь власть. И вот «дело улажено» – другого князя тут не будет.

Удайся Сванхейд ее замысел – Правена сейчас была бы молодой княгиней Гардов. Но Недоля одолела – она вдова.

– Я поеду с тобой.

– Зачем? – Вальга пришел в изумление.

– Как – зачем? Должна я к могиле мужа моего… – У Правены оборвался голос. – Хоть могилу…

– Ну-ну! – Вальга подошел и с сочувствием, хоть и неловко взял ее за плечи. – Коли родичи тебя отпустят, так поедем. Только не очень долго собирайся… Я ж не знаю, сколько князь там пробудет, чтобы мне потом не догонять их.

– Так сегодня и поедем! Нынче какой день, четвертый? Пятый?

– Я три дня в дороге был… Да один день там – четыре дня.

– Если поспешим, то ко второму правежу [6] поспеем – на девятый день.

– Поспеем… – растерянно согласился Вальга.

Правена помолчала, потом добавила, глядя перед собой:

– Я все не верю… даже причитать не знаю как. Он передо мной все живой стоит. Было начну, а тут мысль: может, он жив? Не видела ж мертвым его…

Этим, как видно, и объяснялось ее застывшее спокойствие – Правена не верила, что муж, весной по зову Сванхейд уехавший живым и здоровым, не вернется. Она больше не увидит его – ни живым, ни даже мертвым. Мысль о его смерти постепенно утверждалась в уме, но не доходила до души, и это неверие придавало ей сил. Окажись вдруг перед ней бездыханное тело – сама упала бы, как цветок нивянка под косой.

6

Правежом назывались поминки.

Вальга думал, что родичи не захотят отпустить Правену – видано ли дело, молодой женщине ехать в такую даль! – но никто не возразил. Предслава, когда заходила покормить детей, все время рыдала, и младшие дети принимались вопить вслед за ней, еще не понимая, что случилось. Предславе сейчас было несколько за тридцать; после всех родов располневшая, румяная, красивая женщина, она искренне предавалась печали по Улебу, но печаль эта не шла ей, как темная туча к щедрому летнему дню, и плач ее был сродни грибному дождю, когда крупные капли сверкают в солнечных лучах. Зато Вальга утешил ее, рассказав о Малфе, ее старшей дочери. Малфа два года назад была увезена погостить к Сванхейд, да так и не вернулась.

Услышав о желании Правены ехать в Хольмгард, Предслава шмыгнула носом, но лицо ее приняло деловитое выражение.

– Кто же с ней поедет? Ты же не привезешь ее назад?

– Я нет, ну… Бер Тороддович привезет. Это внук Сванхейд…

– Мы его знаем, он здесь был – он Малфу от нас увез. Да так и не привез назад. И эту тоже не привезет! Отец, может, ты? – Предслава посмотрела на мужа. – С сеном, конечно, не закончили еще, но мы уж сами как-то…

Лицо ее снова сморщилось: при мысли о сенокосе она вспомнила Улеба – никогда он больше не выйдет на луг, – и с трудом сдержала желание запричитать. Без тела, без могилы, вовремя не узнав о несчастье, ближайшие родичи могли лишь отметить более отдаленные сроки поминания. Да и плакать после погребения уже нельзя, чтобы покойник на том свете не ходил весь мокрый, но ведь они не узнали вовремя, как же совсем не поплакать?