Змея, крокодил и собака

Я видел абсолютно всё, потому что передо мной была прямая дорога, и ничто не мешало моему зрению. Уверен: не нужно говорить, что я мгновенно и решительно отреагировал, пустив коня в галоп. Прежде, чем я успел добраться до места действия, Гарджери выхватил дубинку (своё любимое оружие) из-под пальто и обрушил её на голову типа, который пытался стащить его с седла. Боб и Джерри сражались ещё с тремя злодеями.

Пятый мужчина рванул дверь коляски.

Ужасное зрелище заставило меня закричать, и, боюсь, я настолько забылся, что ударил бедного Мазеппу ^[139] , пытаясь заставить его двигаться скорее. Это оказалось грубым и неразумным. Не привыкший к такому обращению, Мазеппа внезапно остановился, и я упал. Я приземлился на голову. Неустрашимый, несмотря на кровь, которая струёй текла из раны, я полз к месту битвы, когда грубые руки схватили меня, и голос закричал:

– Я его сцапал! Давайте, ребята, держите их!

Или что-то в этом роде. Ребята держали их с таким успехом, что мой похититель добрался до преступной кареты и переместил хватку на затылок и сиденье моих брюк, готовясь, судя по всему, забросить меня внутрь.

И в тот момент, когда всё казалось потерянным, я услышал странный свистящий звук, а затем мягкий удар. Человек, в руках которого я висел, беспомощный и одурманенный (ибо удар по голове, как вам известно, в значительной степени дезориентирует того, кому он достаётся), громко вскрикнул и выпустил меня. Рад сообщить, что благоразумие возобладало над стремлением к битве, приведшим меня к столь затруднительному положению. Я упал под карету, перекатился на противоположную сторону, и угодил в подвернувшуюся канаву.

Через несколько минут я был извлечён из этого убежища Гарджери, чтобы увидеть, как фургон злоумышленников удаляется в облаке пыли. Мои колени слегка дрожали, поэтому Гарджери очень мягко придерживал меня за воротник, а глаза искали предмет моей главной заботы.

– Нефрет?– пробулькал я. (Я проглотил много грязной воды).

Она была там, наклоняясь надо мной, ангельское видение... (Рамзес зачеркнул это, но слова были разборчивы)... её лицо побледнело от беспокойства... за МЕНЯ.

– Дорогой брат, – кричала она с душевной мукой, – ты ранен, у тебя идёт кровь! – И собственными руками, не обращая внимания на грязь и кровь, пятнавшие её безупречные белые перчатки, она убрала мне волосы со лба.

Но меня заставил онеметь (мама может подтвердить, что подобное состояние мне не свойственно) не удар по голове, а предмет, который она держала в другой руке. Это был лук.

Я лишился чувств, Гарджери отнёс меня в коляску, и вскоре мы оказались дома, в безопасности. К сожалению, я пришёл в себя до того, как доктор стал накладывать мне швы. Это было чертовски болезненно. Часть моих волос отрезали, но тётя Эвелина говорит, что они скоро отрастут. Все остальные остались невредимыми, не считая ушибов и синяков.

Как вы, наверное, поняли, нас спасла Нефрет. Злодей, пытавшийся открыть дверь коляски, растянулся на земле с кровоточащим носом после удара в лицо, а негодяя, схватившего меня, поразила стрела, направленная с умением, достойным самого Робина Гуда (если верить легенде, в точности которой я сомневаюсь) ^[140] .

Лук, который скрывался под тяжёлым плащом (погода была довольно холодная), Нефрет привезла с собой из Нубии. В отличие от композитных луков, которые используются военными, он представляет собой цельное оружие длиной двадцать девять дюймов, обычно используемое для охоты ^[141] . Но почему, спросите вы, она считала целесообразным иметь при себе такое оружие? Я задал тот же вопрос, и она ответила мне, когда мои любимые друзья собрались вокруг моей постели для военного совета.

– Я держала лук под рукой с тех пор, как пришла телеграмма профессора, – хладнокровно объяснила она. – Он не тот человек, чтобы бояться теней, и, хотя я глубоко благодарна друзьям за преданность и покровительство, не в моей натуре прятаться в уголке, пока другие рискуют жизнью, защищая меня. Профессор дал понять, что мы с Рамзесом подвергаемся опасности не убийства, а похищения. Мы знаем, чего хотят похитители. Кто мог бы дать им эти сведения? Только твои мать и отец, Рамзес; они одни знают путь к месту, которое ищут преступники.

– Я мог бы повторить… – начал я с негодованием. Она подняла палец к губам.

– Я знаю, дорогой брат. Но в этом мире к детям относятся как к домашним животным, существам без чувств и памяти, и ты – один из немногих, кто в состоянии выполнить обещанное. Я – нет. Если они хотят захватить тебя, то только как заложника, чтобы вырвать сведения из уст тех, кто любит тебя.

– И тебя, – поспешил заверить я.

– Те, кто угрожают нам, могут рассуждать именно так. Не бойся, я в состоянии защитить себя. Нож и лук у меня всё время под рукой, и при необходимости я немедленно воспользуюсь ими. – Её лицо стало серьёзным.– Я боюсь не за нас, а за профессора и тётю Амелию. У них нет таких сильных защитников, как у нас. И они находятся в величайшей опасности.

Её мудрые слова заставили меня понять, дорогие мама и папа, что в заботе о ней я не уделял достаточного внимания вашему затруднительному положению. Я должен быть рядом с вами. Я предложил это дяде Уолтеру, но он категорически отказался купить мне билет на пароход, и поскольку у меня имеется только сумма в один фунт одиннадцать шиллингов шесть пенсов, я не могу совершать сделки без его финансовой помощи. Пожалуйста, немедленно телеграфируйте и скажите ему, что позволяете мне приехать. Мне придётся оставить Нефрет, но долг (и, конечно же, сыновняя привязанность) превышает все иные обязанности. Кроме того, с ней остаются Гарджери и другие. Кроме того, она и без меня прекрасно справляется. Пожалуйста, немедленно телеграфируйте. Прошу вас, будьте осторожны.

Ваш любящий (и в настоящий момент чрезвычайно обеспокоенный) сын,

Рамзес.

P.S. Гарджери был чрезвычайно разочарован тем, что не смог спасти Нефрет, подобно сэру Галахаду ^[142] .

P.P.S. Если вы телеграфируете сразу по получении письма, я смогу появиться у вас уже через десять дней.

P.P.P.S. Или, в крайнем случае, через тринадцать.

P.P.P.P.S. Будьте осторожны».

Требовались незаурядные усилия, чтобы в тот момент отвлечь моё внимание от Эмерсона, но это невероятное послание почти добилось результата. Я вспомнила: как-то раз мне случилось заметить Рамзесу, что литературное дарование лучше всего раскрывается в письменной форме. Очевидно, он принял это предложение близко к сердцу, но сомнительные литературные приёмы («лишился чувств», Боже мой! Что читал этот ребёнок?) не скрывали истинных переживаний. Бедный Рамзес! Оказаться спасённым вместо спасителя, грохнуться с лошади, быть вытащенным из канавы, стоять, как мешок с грязным бельём, с которого капает грязная вода – и всё это перед глазами девушки, на которую он стремился произвести впечатление... Его унижение было полным.