Змея, крокодил и собака

Конечно, в действительности всё пошло совсем не так гладко, как надеялся Сайрус, движимый сочувственным энтузиазмом. Он вернулся только вечером, буксируя знаменитого венского врача, будто любимую собаку.

Шаденфрейде представлял собой любопытную фигуру – очень тонкое лицо и очень круглый живот, щёки настолько розовые, что казались нарумяненными, а борода – такая серебристо-белоснежная, что выглядела ореолом, соскользнувшим с положенного места. Близорукие карие глаза неуверенно смотрели сквозь толстые очки. Однако в его профессиональной манере не было никакой неопределённости.

– Невероятно интерррресный случай, без сомнения, – заявил он. – Герр Вандергельт некоторые подробности сообщил мне. Вы не навязывались ему, gnadige Frau^[146]?

Я застыла в негодовании, но подмигивание и кивок Сайруса напомнили мне, что ответственность за этот грубый вопрос несёт несовершенное владение знаменитого врача английским языком.

– Он спал чуть ли не весь день, – ответила я. – Я не настаивала на своём родстве с ним, если вы имеете в виду именно это. Доктор Уоллингфорд чувствовал, что на данном этапе такое поведение может быть неразумно.

– Sehr gut^[147], sehr gut. – Шаденфрейде потёр руки и продемонстрировал мне идеальные белые зубы. – Я пациента наедине осмотреть должен. Позволите вы, фрау профессор?

И, не дожидаясь моего разрешения, распахнул дверь и исчез внутри, с грохотом захлопнув её за собой

– Своеобразный паренёк, правда ведь? – с гордостью спросил Сайрус, как будто выходки Шаденфрейде доказывали его медицинскую значимость.

– Э-э-э-э... весьма. Сайрус, вы уверены...

– Дорогая, он – чудо. А я – живое свидетельство его талантов.

Шаденфрейде не появлялся в течение довольно длительного времени. Не было слышно ни звука – не говоря уже о крике, который я вполне естественно ожидала услышать от Эмерсона – и я уже начинала нервничать, но тут дверь, наконец, открылась.

– Nein, nein, gnadige Frau^[148], – заявил Шаденфрейде, удержав меня, когда я попыталась войти.– Обсуждение мы должны иметь перед тем, как вы говорите хотя бы одно слово пациенту нашему. Ведите нас, герр Вандергельт, к месту обсуждения и принесите, bitte^[149], освежительного немного даме.

Мы удалились в мою гостиную. Я отказалась от бренди, на котором настаивал врач – ситуация была слишком серьёзной для временного улучшения настроения – а сам он приложился к пиву, которое смаковал с таким удовольствием, что, когда он поставил бокал на стол, все усы оказались вымазаны пеной. Однако когда он начал говорить, у меня не появилось ни малейшего желания смеяться над ним.

Многие люди в то время скептически относились к теориям психотерапии. Мой собственный ум всегда восприимчив к новым идеям, какими бы отталкивающими они ни были, и я с интересом прочитала работы таких психологов, как Уильям Джеймс^[150] и Вильгельм Вундт^[151]. Поскольку некоторые из их аксиом – в частности, концепция Гербарта^[152] о пороге сознания – соответствовали моим собственным наблюдениям за человеческой природой, я склонялась к мнению, что эта наука при усовершенствовании и развитии может дать полезные знания. Теории герра доктора Шаденфрейде были, безусловно, неортодоксальными, но я посчитала их до отвращения правдоподобными.

– Непосредственной причиной амнезии мужа вашего есть физическая травма – удар по голове. Часто ли область эту он повреждал?

– Ну… не так, чтобы очень часто… – начала я.

– Не могу сказать точно, – пробормотал Сайрус. – Я помню, по крайней мере, два раза в течение нескольких недель, когда мы вместе проживали в Баскервиль-Хаусе^[153]. Что-то в моём старом приятеле вызывает у людей неудержимое желание ударить его по голове.

– Он не избегает физических столкновений, когда защищает беспомощного или исправляет дурные поступки, – заявила я.

– Also^[154]. Но удар катализатором, непосредственной причиной только был. Он пробил не только голову, но и невидимую мембрану бессознательного. Дыра эта к тому привела, что ослабленная часть разума поддалась страху и желаниям, которые долгое время подавлялись сознательной волей. Вкратце – простыми словами, gnadige Frau und герр Вандергельт – он забыл то, что помнить не хочет!

– Вы имеете в виду, – произнесла я с болью, – что он не хочет вспоминать МЕНЯ.

– Не вас лично, фрау Эмерсон. Вас, как символ, который он отвергает. – Когда человек оседлает любимого конька, он склонен быть многословным. Поэтому я передам лекцию доктора в кратком изложении. (Должна предупредить читателя, что некоторые высказывания Шаденфрейде могли изрядно шокировать).

Мужчина и женщина, заявил он, являются естественными врагами. Брак представляет собой в лучшем случае вооружённое перемирие между людьми, чьи натуры абсолютно противоположны. Потребность Женщины, домохозяйки, заключаются в мире и безопасности. Потребность Мужчины, охотника, заключается в свободе охотиться на своих собратий и на женщин (врач изложил это более вежливо, но я поняла смысл). Общество стремится контролировать эти природные желания мужчины, религия запрещает их. Но ограничивающие их стены постоянно подвергаются нападениям брутальной природы Мужчины, и когда в структуре появляется прореха, это животное начало вырывается наружу.

– Господи всемогущий, – пробормотала я, когда доктор сделал паузу, чтобы вытереть вспотевший лоб.

Сайрус, багровый, как свёкла, кусал губы, пытаясь сдержать приглушённые выкрики негодования и отрицания.

– Чтоб вас черти побрали, доктор, я категорически возражаю против подобного языка в присутствии миссис Эмерсон и против ваших попыток запятнать мужской пол. Мы не хищные звери – во всяком случае, не поголовно. А вы говорите – «хищные», да?

– Хищные и похотливые, – радостно подтвердил Шаденфрейде. – Да, да, это натура человеческая. Некоторые из вас успешно подавляют свою истинную природу, mein Freund^[155], но остерегайтесь! Контроль чем больше, давление тем больше создаётся и если прореха в структуре возникает, стены – БУМ!

Сайрус вскочил.

– Послушайте, док, вы…

– Успокойтесь, Сайрус, – настойчиво вмешалась я, – врач не грубит, а излагает своё мнение с научной точки зрения. Я не обижена, и, действительно, нахожу определённый смысл в его диагнозе. Однако меня не так интересует диагноз, как лечение. Используя вашу собственную метафору, доктор (весьма впечатляющую, надо признать), как мы принудим… э-э… чудовище вернуться за стены, и какой строительный материал используем для их ремонта?

Шаденфрейде одобрительно улыбнулся мне.

– У вас почти мужская непосредственность, фрау Эмерсон. Процедура очевидна. Нельзя использовать одну грубую силу против другой грубой силы – в последующей борьбе оба участника схватки смертельно ранены могут быть.

– Как метафора – поразительно. Но я предпочла бы более практическое предложение, – продолжила я. – Что мне делать? Быть может, гипноз...

Шаденфрейде игриво погрозил мне пальцем.

– Ах, фрау Эмерсон! Вы начитались работ моих коллег с более развитым воображением. Брейер^[156] и Фрейд^[157] правы, заявляя, что движущая сила мысли, которая не может противостоять удушающему эффекту с помощью речи или действия, должна быть возрождена – другими словами, возвращена к status nascendi^[158]. Но гипноз – это только игрушка артиста, которая больше вреда, чем пользы принести может, заменив психические процессы пациента собственными предубеждениями гипнотизёра.