Змея, крокодил и собака

* * *

При ярком утреннем свете мы смогли обнаружить следы незваных гостей только возле моей палатки. Нечёткие отпечатки босых ног нашлись в двух местах, где не проходил никто из наших людей.

Когда мы отправились в королевский вади, Сайрус захватил с собой винтовку. При виде этого Эмерсон приподнял брови, но не произнёс ни одного возражения, даже после слов Сайруса, сказанных ледяным тоном:

– Не волнуйтесь, если увидите кого-то наверху на плато. Я отправил пару своих ребят туда, чтобы понаблюдать вокруг.

Как и Сайрус, я решила принять несколько предосторожностей. Несмотря на отчаянные протесты Эмерсона (которые я, конечно, проигнорировала) по поводу того, что у него отбирают рабочую силу, я поместила Селима, младшего сына Абдуллы, в дальнем конце главного вади. Селим был лучшим другом Рамзеса, красивым шестнадцатилетним парнем. Зная о безрассудной храбрости, свойственной молодости, я колебалась, доверить ли ему такую задачу, и решилась только после того, как Абдулла заверил меня, что и он, и Селим будут чувствовать себя обесчещенными, если им откажут. Я предостерегла мальчика со всей возможной решительностью: ему предназначена исключительно роль наблюдателя, и он потерпит неудачу, если бросится атаковать.

– Оставайся в укрытии, – наставляла я его. – Стреляй в воздух, чтобы предупредить нас, если увидишь что-нибудь, вызывающее подозрения, Если ты не поклянёшься именем Пророка, что подчинишься моему приказу, Селим, я пошлю кого-нибудь другого.

Широко и честно раскрыв огромные карие глаза, обрамлённые длинными ресницами, Селим принёс требуемую клятву. Мне не нравилась нежность, с которой он обращался со своей винтовкой, но Абдулла, сиявший от родительской гордости, заставил меня осознать, что выбирать не приходилось. Я только надеялся, что, если он кого-нибудь застрелит, это окажется Мохаммед, а не репортёр из «Лондон Таймс». Или даже Кевин О'Коннелл. Естественно, я ожидала именно его. И очень удивлялась, что ему до сих пор не удалось настичь нас.

Когда вечером мы вернулись в лагерь после изнурительных часов пребывания в жаре и в сухом воздухе погребальной камеры, я обнаружила, что Селим ждёт меня. Я приказала ему вернуться ко мне с известиями на закате. Не имело смысла – даже для защиты Эмерсона – позволять впечатлительному юноше оставаться на опасном посту после наступления темноты, когда, как известно всем египтянам, демоны и африты выходят из укрытий. Лицо Селима сияло от восторга. Он едва мог дождаться, чтобы поделиться со мной новостями:

– Он пришёл, ситт, как вы и предсказывали – тот самый человек, кого вы описали. Поистине, вы – величайшая из волшебниц! Он сказал, что не предупредил вас о своём приходе. Он сказал, что вы были бы рады. Он сказал, что он друг. Он сказал...

– Он попытался уговорить или подкупить тебя, чтобы ты позволил ему пройти, – прервала я, усилив тем самым в глазах невинной юности собственную репутацию обладательницы сверхъестественных сил. – Он передал письмо, как я… как предсказала моя магия?

– Ситт всё знает и всё видит, – благоговейно промолвил Селим.

– Спасибо, Селим, – сказала я, взяв сложенную бумагу, протянутую им. – Теперь отдохни, ты сегодня потрудился на совесть.

Берта проснулась утром без малейших болезненных признаков, хотя весь день была сонливой и вялой.

Когда мы вернулись, она отправилась прямо в нашу палатку, но, стоило мне последовать за ней, она встала и выскользнула. Я не пыталась задержать её. Усевшись на край кровати, я развернула записку, которую, казалось, написали прямо здесь: почерк выглядел исключительно неровным – очевидно, бумага лежала на скалистой поверхности. Но эта трудность не препятствовала склонности Кевина к многословию и не смогла сдержать в узде его бурлящий ирландский дух.

После обычных цветистых комплиментов Кевин продолжал:

«Я с нетерпением жду радости, которую не в силах выразить заурядными словами – радости возобновления знакомства с такими уважаемыми мной друзьями, как вы и профессор, и принести поздравления по поводу очередного счастливого избавления. И моё нетерпение столь могущественно, что я не приму отказа. Я устроился в некоем уютном жилище (смею ли надеяться, что вы позаботились обо мне в ожидании моего приезда?), удачно сооружённом недалеко от входа в этот каньон. Один из жителей деревни согласился ежедневно доставлять еду и воду, поэтому я не ожидаю каких-либо неудобств. Я весьма нетерпелив, как вам известно, так что не заставляйте меня слишком долго ждать... а то у меня может возникнуть соблазн, рискуя собственной шеей, пересечь плато и спуститься вниз, чтобы присоединиться к вам».

И снова комплименты. А в заключение – дерзкое «A bientot»^[210], последняя капля: с моих губ сорвался возмущённый возглас, который я так долго пыталась сдержать.

– Что тебя разорвало! – воскликнула я.

Лицо Берты появилось в проёме палатки. В расширенных глазах над вуалью билась тревога.

– Что-то не так? Это от… от него?

– Нет-нет, – ответила я. – Ничего страшного. И к тебе это не имеет отношения. Не нужно оставаться снаружи, Берта, я заметила и оценила твою любезность. – Сложив письмо, я засунула его в шкатулку и вышла ополоснуть водой моё пыльное, а теперь ещё и пылавшее лицо.

Я не присоединилась к беседе у костра с тем же энтузиазмом, как накануне вечером. Я размышляла о том, как встретиться с Кевином и удержать его от вмешательства в наши дела. Я не сомневалась: если я окажусь неспособной противостоять ему, он выполнит свою угрозу, и если не сломает себе шею, спускаясь по скале, один из охранников Сайруса, вероятно, пристрелит его. Менее благородная женщина, возможно, посчитала бы это идеальным решением, но я не могла смириться с подобной предосудительной идеей. Кроме того, оставался шанс, что Кевин ускользнёт от охранника и спустится по горе, не причинив себе вреда.

Я должна была встретиться и поговорить с ним, и надеяться убедить его оставить нас в покое во имя дружбы, которую, по его словам, он испытывал ко мне. Небольшая взятка в виде обещания будущих интервью оказалась бы полезной для достижения желаемого результата. Но как я могла увидеться с ним наедине и без сопровождения? Сайрус настоял бы на том, чтобы сопровождать меня, если бы узнал о моих планах, и само его присутствие разрушит дружественную, конфиденциальную атмосферу, жизненно необходимую для самой мизерной надежды на успех.

Я решила, что мне следует уйти во время послеполуденного отдыха. Было бы глупо предпринимать долгую, трудную прогулку в темноте, а в рабочее время я не могла отлучиться. Период отдыха обычно длился два-три часа. Нельзя было надеяться вернуться до того, как моё отсутствие обнаружат, поскольку предстояло одолеть почти три мили в один конец, но если бы я заключила сделку с Кевином до того, как меня поймают, то достигла бы желанной цели. Я решила, что замысел вполне выполним. Во всяком случае, стоит попробовать. И никакой опасности, потому что Селим стоит на страже у входа в вади. Приняв решение, я охотно воздала должное обеду. Остальные, как я заметила, предпочитали подозрительно изучать каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, но я полагала, что один и тот же трюк не будет повторяться так скоро после первой неудачи.