Змейские чары
Шрифт:
И наконец, этажом выше…
— Ионуц, — тихонько позвала Стана, словно позабыв о том, как еще недавно утверждала, что мальчик не знает собственного имени. В ее голосе явственно звучала тоска. — К тебе гости.
В центре комнаты, озаренной светом из единственного окошка, прикрытого полупрозрачной занавеской, стояла кровать с темно-серыми льняными простынями и одеялом из грубой шерсти, чей узор в полумраке сливался в нечто непонятное, похожее на копошащийся змеиный клубок. У изголовья лежало не то пять, не то шесть подушек, расположенных так, чтобы обитатель комнаты мог устроиться на них со всем возможным удобством. Неподалеку от кровати стоял низкий деревянный стол, рядом с ним — табурет. На столе были какие-то горшочки, судя по запаху, с травяными отварами или мазями,
— Ионуц, — повторила Стана, и существо на кровати открыло запавшие, почти бесцветные глаза.
Не зная наверняка, что перед ним мальчик, граманциаш бы этого ни за что не понял, как не догадался бы и о подлинном возрасте ребенка. Ионуц выглядел одновременно и старше, и моложе своих тринадцати лет: у него было узкое лицо с изящными чертами — тонким, выдающимся носом, причудливо очерченными скулами — и кожей цвета муки, сквозь которую даже в сумерках просвечивали сосуды. Волосы напоминали гусиный пух. Шея была тоненькой, как стебель цветка, а грудная клетка под льняной рубахой выглядела вдавленной, странно искореженной, как кувшин в руках неумелого гончара. Поверх шерстяного одеяла лежали тоненькие руки с такими длинными пальцами, будто в них имелось по лишнему суставу; все в нем казалось слишком длинным, вытянутым. Когда мальчик зашевелился и чуть приподнялся, стало заметно, что его хребет изогнут, словно кочерга, — он ни за что не смог бы лежать на спине без подушек в изголовье кровати.
«Кто ты?»
Бросив взгляд на Стану, которая пожала плечами с деланым безразличием и блеском в глазах, Дьюла подошел к кровати и сел на самый краешек. Ионуц обратил лицо в его сторону, однако граманциаш догадался, что эти бледные очи на самом деле мало что видят — быть может, какие-то зыбкие тени, не более того… Внутренне содрогнувшись, Дьюла взял себя в руки и распахнул Книгу.
Боли не было — разве что совсем немного, — и это подтверждало самую страшную из догадок.
Зато ему явилось нечто совершенно удивительное.
«Строго говоря, — объясняла когда-то Дракайна, — та форма Книги, которая кажется тебе естественной, вовсе не единственная из возможных. О да, ее так удобно держать в раскрытых ладонях, и она так плавно являет свои страницы… Но, для начала, они могут быть не прямоугольными, а какими-то другими. Разве не логично, например, что чья-то жизнь, полная любви, примет форму сердца? — Тут его наставница рассмеялась, и этот смех красноречиво свидетельствовал о том, что она на самом деле думала о любви и тех, кто ей поддавался. — Впрочем, это вовсе не предел. Сам переплет может быть иным — странным, невообразимым…»
Он читал множество свитков, фолиантов разной формы, громадных и крошечных, переплетенных спина к спине и похожих на гармошки. Но такое видел впервые: Книга Ионуца открывалась привычным способом, только вот не с единственной стороны, а со всех сразу.
И под передним обрезом притаился мир, в котором Ионуц был демоном, упавшим с девятого неба, застрявшим на полпути к земле — висящим вниз головой и полыхающим нестерпимо ярко, как звезда. Он был обречен так висеть до того самого дня, пока царь всех демонов, его повелитель, низвергнутый в бездну, не соберет наконец-то все осколки своих разбившихся вдребезги стеклянных крыльев и не воспарит, чтобы поменять местами Рай и Преисподнюю, чтобы начать все заново. И демон Ионуц не страдал, нет — он улыбался и грезил, он был полон надежды.
Под верхним торцом был другой мир, пусть и весьма похожий на ведомый Дьюле, и Ионуц там оказался хитроумным странником с хорошо подвешенным языком и белыми волосами, играющим на дудочке, вечно попадающим
в неприятности. Он был слепым, но видел не хуже зрячего, поскольку, как и Дьюла, умел читать Книгу. Пожалуй, он делал это даже лучше, хотя не учился у Дракайны. Звали его иначе, но граманциаш решил, что это не важно.Под нижним торцом обнаружилось нечто невообразимое, пугающее: хрустальные дворцы, устремленные в небо, огромные стальные птицы, змеи и рыбы, глотающие людей сотнями. Дьюла толком не понял, кем стал в этом мире Ионуц, и поспешил убраться восвояси — ему стало нечем дышать.
И наконец, под корешком — если, конечно, его все еще можно было так называть…
Кто ты? Кто ты, скажи? Я тебя… знаю.
Лик, обращенный к Дьюле, был ему знаком: изящные, тонкие черты, полные болезненной красоты, от которой щемило в груди. На этот раз граманциаш не испытал физической боли, но все равно что-то едва не разорвало его изнутри. Ощущение было очень странным — казалось, сама его суть, его разум, его душа расползается по швам.
У существа, зависшего над полом сумеречного коридора из неисчислимого множества колонн — словно устремленное в бесконечность отражение зеркала в зеркале, — имелось шесть… восемь?.. несколько крыльев, и оно лениво взмахивало ими, колыхая пустоту.
Лик, смотревший влево, принадлежал царственному зверю с пламенной гривой. Граманциаш когда-то давным-давно, во время одного из своих перерождений, был таким и помнил, каково это — охотиться на грациозных тонконогих созданий в засушливых землях, подстерегая их у водопоя, а потом пожирать кровавое мясо и наблюдать, как осторожно выбирается из-за чахлых кустов самая смелая — или, быть может, самая голодная — самка… Но при первом же взгляде на грозную морду с пылающими зеленым пламенем очами Дьюла почувствовал, как воспоминания блекнут. Он, похоже, все выдумал — или ему внушили. Он никогда не рождался львом. И как он вообще мог в это поверить?
Лик, смотревший вправо, оказался бычьим, и в нем поразительным образом сочеталась жертвенность тельца, готового отринуть собственную жизнь ради спасения чужих, чтобы его тело послужило пищей страдающим от голода, и стойкость того, кто готов вонзить острейшие рога в любого противника, осмелившегося преградить путь.
Четвертый лик был невидим, и Дьюла невольно этому обрадовался.
Я тебя знаю.
Швы трещали все громче, и граманциаш понял: стоит лишь захотеть, и он наконец-то узрит самого себя глазами этого существа — чужими глазами, — впервые за целую жизнь, за все время, что миновало после того, как Дракайна вышвырнула очередного ученика в мир людей с наказом убивать чудовищ. Он наконец-то узнает, как выглядит в действительности.
Стоит лишь захотеть…
Как же ты запутался. Ты хотя бы помнишь, с чего все начиналось?
— Я пообещал… — начал Дьюла и вздрогнул: собственный голос звучал совершенно иначе, как будто говорил кто-то другой. — Я пообещал Катарине, что мы будем вместе. Я не сдержал слова. Мне надо туда вернуться как можно скорее.
И ты не придумал ничего другого, кроме как умереть?
— Я пытался умереть, но не умер. Я всегда воскресаю — такова моя…
…доля. Как же ты запутался, бедный безымянный мальчик. Ты поверил той, кому нельзя верить ни при каких условиях, ибо она Мать Лжи. Ты убежден, что взбунтовался, но на самом деле поступаешь именно так, как ей нужно. А все потому, что веришь в ее слова, хотя надо бы верить собственным побуждениям…
Граманциаш замер, растерянный. Четырехликий продолжал мерно взмахивать крыльями, обдавая его ветерком.
Боюсь, я не в силах тебе помочь. На твоем пути не осталось развилок. Впереди подвиг, а потом — подлость. Ты пытался творить добро, но на самом деле причинил немало боли, однако ничто из содеянного тобой не сравнится с тем, что ты вскоре сделаешь. Я испытываю по этому поводу печаль, но слишком поздно. Все случится так, как написано.