Знак Нефертити

— Да ничего… Просто странно — с чего это вдруг… Ладно, я сейчас приеду.

— Давай…

Нажала на кнопку отбоя, грустно усмехнулась. Наметила, значит, в понедельник зимние вещи забрать… Чтоб ее дома не было… Ишь, какую изгородь от нее выстроила, все продумала, а тут раз — и облом. Ну как ей теперь про больницу скажешь? Еще отнесет на коварные происки, будто она таким способом ее домой вернуть хочет, от Геры оторвать…

Где, ну вот где она Лерку упустила? Откуда вдруг в ней это взялось — чтоб от матери забором отгораживаться? А главное — за что? Разве она такая уж плохая мать? Разве Лерке не хватало чего — в детстве, в юности? Разве она позволила для себя чего лишнего, все же для них, для детей в первую очередь было! Да никто, никто не посмеет ее в плохом материнстве упрекнуть!

Коротко прозвенел дверной звонок, и обида внутри съежилась, нырнула в спасительную глубину, как в омут. Быстро же Лерка приехала… Где-то рядом с домом была, что ли?

Открыла дверь, опустила в досаде плечи — нет, это вовсе не Лерка… Это соседка с третьего этажа, многодетная Люська-алкоголичка обход по соседским квартирам делает. Черт, надо было сначала в глазок посмотреть…

— Слышь, Ань… — заклубился у лица туман Люськиного перегара, — дай две сотни взаймы, мне детям хлеба-молока купить не на что…

— А давай я лучше тебе хлеба и молока дам, Люсь, у меня есть! — сердито помахала она перед лицом ладонью. — Тем более ты мне еще старый долг не отдала!

— Да я отдам, Ань, чес-слово, отдам… У меня зарплата в следующий понедельник… И Ванька с Лешкой скоро получить должны…

— А Ваня с Алешей что, на работу устроились?

— Ну да! Один почту разносит, другой этим пошел… Как его… Ну, которые у магазина толкутся…

— Промоутером, что ли?

— Во-во, им самым. Хорошие у меня Ванька с Лешкой, ага?

— Да, хорошие мальчики, как ни странно…

— Вишь, помогают матери сыновья-то! — гордо произнесла Люська, чуть качнувшись назад. — А зачем их растить, если без помощи… И любят мать, и жалеют… У меня ж еще кроме них двое… Маринка с Наташкой… Ань, ну дай две сотни, а? Чес-слово, отдам…

— Ладно, сейчас… — повернулась она от двери, нащупывая кошелек в лежащей на тумбочке сумке. — Все равно ведь не отвяжешься…

Цапнув бумажки, Люська тут же отступила, улыбнулась щербатым ртом. Тихо бормоча свое затрапезное «чес-слово, отдам», неуверенно начала спускаться вниз по ступенькам.

Первым делом захотелось побрызгать в прихожей освежителем воздуха — запашок после Люськи остался крепкий. Пьет, зараза, никаких чиновниц из отдела опеки не боится… Уж сколько раз приходили, грозились детей в приют забрать — хоть бы хны! Видимо, старшие, Ваня с Алешей, ужасную картину Люськиного материнства как-то сглаживают. Действительно — хорошие мальчишки… Одному семнадцать, другому шестнадцать. Забавно по утрам наблюдать, как они младших сестренок в детсад ведут — лица у обоих такие ответственные!

Вот откуда на Люськином пьянстве-безответственности могли такие цветы взрасти, интересно? Они ведь действительно мать любят, по-настоящему… Такую — и любят. Которая для них — ну ничего. Просто — ничегошеньки. А они, глядишь, вечером ее тащат из дворницкой, как священную корову… Пьяную — корову. И никакими заборами не отгораживаются. Почему? Вопреки здравому смыслу, что ли?

Когда снова из прихожей полилась музыка дверного звонка, уже посмотрела в глазок, чтоб еще раз не проколоться. Ага, Лерка стоит, уныло смотрит себе под ноги. Хоть бы улыбнулась для приличия — все-таки в родной дом приехала. Торопливо повернула рычажок замка…

— Мам, что случилось? — глянув ей в лицо, испуганно спросила Лерка.

— А что такое?

— Да у тебя лицо, будто ты недавно плакала… Антон что-то натворил, да?

— Нет, ничего Антон не натворил.

— А чего тогда…

— А тебе, можно подумать, не все равно. Даже странно, что ты вообще мне в лицо взглянула. Ты ведь надеялась, что меня дома не будет, правда?

— Но я же тебе позвонила, мам!

— Ну да. Ты ж думала, я на работе, хотела за ключами приехать. Кстати, а где твой комплект ключей от квартиры?

— Да я его и не брала…

— Ага, понятно. Значит, совсем решила все ниточки обрезать. Даже ключи не взяла. Я не я, и хата не моя, забудьте.

— Мам… Не начинай, пожалуйста, а?

— Да ничего я не начинаю, просто констатирую факт… Ладно, проходи, я чайник поставила. Или, может, есть хочешь?

— Нет, есть не хочу. А чаю… Чаю, давай, попьем… Только недолго, мне к трем дома надо быть.

— Что, Гера регламент установил?

— Нет. В три часа сантехник придет, у нас кран на кухне подтекает.

— А сам Гера не может кран починить?

— Нет, не может. Он к выставке готовится. С утра до вечера в мастерской пропадает.

Лерка не говорила, а будто выталкивала из себя ответы на ее вопросы. Вежливо-натужно выталкивала, тихим, старательно спокойным голосом. Так говорят, когда изо всех сил себя сдерживают, боясь взорваться возмущением. Наверное, это хорошо, наверное, это правильно — еще бы посмела хамить матери… А с другой стороны — так и подмывало на ядовитые провокационные вопросы! Кипело внутри раздражением!

— Лер… А почему ты… Вот так со мной разговариваешь?

Не сдержалась-таки, зазвенел голос обидой. Дрогнула рука с чайником, пролился кипяток мимо Леркиной чашки. Схватила салфетку, принялась нервно елозить по столу, промокая натекшую лужицу.

— Вот скажи мне честно, Лер… Что со мной не так, а? Чем я тебе не угодила, я не понимаю? Чего ты… стену против меня выставила?

Лерка глянула коротко, боязливо, вздохнула тяжело. Придвинула к себе чашку с кипятком, задумчиво побултыхала в ней чайный пакетик, ухватившись двумя пальцами за бумажку-ярлычок.

— Ну? Чего ты молчишь? Сказать нечего, да?

— Мам… А ты действительно… хочешь об этом поговорить?

— Да, хочу!

— Ты уверена?

— Лера… Ты не забыла случайно, с кем сейчас разговариваешь? Откуда этот менторский тон? Ты, между прочим, с матерью разговариваешь!

— Да нет, мам, я не забыла. Дело в том, что я не знаю вообще, как с тобой разговаривать. Я боюсь — ты меня не услышишь…

— Ну, уж постараюсь как-нибудь!

— Не раздражайся, мам… Видишь, еще и разговора не начали, а ты уже раздражена…