Знание–сила, 2003 №02 (908)

И те, и другие были чрезвычайно убедительны, и все приводили огромное число данных. Поскольку один из выступавших был заместителем министра труда и социальной зашиты, было совершенно непонятно, кому все это адресовано…

Юрий Александрович Левада считает, что теме «субъекта действия» в постсоветской России на симпозиуме не повезло, хотя искали этих самых субъектов все время, а последние сессии были подчинены этому практически полностью (одна так и называлась – в отличие от всех остальных: «Кто и куда стремится вести Россию»). Субъекта перемен искали среди политической и экономической элиты, в нарождающемся среднем классе, в молодежи. Даже среди бандитов искали, особенно среди тех, кто ушел в респектабельную бизнес-элиту прямо на глазах изумленного исследователя.

Все мы любим поговорить о властителях, бандитах и бизнесменах, точно также путая мотивы и объективные последствия их действий, как и многие докладчики. Мудрейший принцип разделения намерений и последствий был сформулирован Отто Лацисом еще на первой сессии симпозиума: «Я не согласен, что в западных странах сотни лет строили капитализм. Там не строили капитализм – никогда и никто. Там решали практические задачи. А такая вещь, как капитализм, вырастала в ходе этого естественным путем». Но многие обществоведы, не вняв ему, продолжали с упоением обсуждать, насколько предприниматели, политические деятели или молодежь преданы идее дальнейшего развития страны и как бы научить их служить этой идее правильно и эффективно…

И все-таки симпозиум все больше работал на самоосознание общества, причем самоосознания средствами науки.

Величайший социолог нашего времени Талкотг Парсонс главную задачу своей науки для непосвященных сформулировал примерно так: описать и понять, каким образом разные социальные системы интегрируются в единое целое – в общество. Или не интегрируются, и тогда почему. Эта центральная задача порождает много столь же крупных задач, так сказать, второго порядка: каковы способы связи открытых социальных систем с другими; как устроена каждая из них; как работает система поддержания образцов, которая и обеспечивает в конечном счете интеграцию общества на уровне каждого конкретного человека.

Парсонс – американский социолог, то есть он изучает самую, по его же мнению, стабильную социальную систему в мире. Опираясь при этом на мировую и американскую традиции социологии. И все равно он, разумеется, считает эту социальную систему принципиально открытой, то есть постоянно развивающейся, следовательно, и дело его бесконечно. Социология обязательно входит в курс обучения политиков и общественных деятелей, бизнесменов и организаторов социальных служб, так что опосредованно картина социального мира, созданная социологами, формирует представления и стратегии действий всей элиты американского общества.

Бывали случаи прямого вмешательства обществоведов в управление государством, практически всегда – в роковые и переломные для него моменты: экономисты и социологи стояли за спиной Рузвельта, выволокшего страну из Великой депрессии. Само понятие социального государства и экономические механизмы его существования были созданы с опорой на весьма практическую теорию Кейнса, развиты и реализованы специалистами, стоявшими за спиной поднимавшего Германию из руин Эрхарда.

Возможно, со временем мы признаем и даже напишем в своих учебниках, что переход нашей страны из одной общественно-экономической формации в другую и постепенное выползание ее из глубочайшего кризиса прошли без гражданской войны, без умирающих с голоду, без предсказанных многими миллионных толп безработных на улицах благодаря и тому, что за спиной Горбачева, Ельцина, Путина стояли сегодня проклинаемые экономисты-реформаторы, что историки и социологи вышли когда-то на политическую трибуну и вся страна их слушала и читала, принимая на вооружение принципиально новый язык, новые понятия.

И все же не в этом главная работа обществоведа.

Наши обществоведы имеют дело, по терминологии Парсонса, с совершенно не интегрированным обществом, да еще на этапе длительного перехода из одного состояния в другое. Связи открытых социальных систем с их окружающими устанавливаются на наших глазах, рвутся, завязываются каким-то иным способом, снова рвутся и так до бесконечности, пока из этого хаотического движения не выступит наконец некая цельная конструкция. Для общества сегодня актуальнее система порождения новых образцов, а не поддержания старых.

Да и сами наши обществоведы – не инопланетяне. Это часть нашего общества, начинающего осознавать себя средствами науки. Они не могут опереться на отечественную социологическую и экономическую традицию, которая давным-давно была подменена идеологией. Они пытаются, конечно же, опираться на мировую науку, но большинству из них, пожалуй, пока не удалось стать ее органической частью: это очень трудно для тех, кого другому учили.

И все-таки постепенно из разрозненных кусочков их исследований начинает складываться картина нового мира.

Когда-нибудь ее, эту картину мира социального, новые поколения будут усваивать так же, как сегодня усваивают картину мира физического, и не тратят талант, силы на создание вечного двигателя в надежде обмануть закон сохранения энергии. Правда, есть подозрение, что с социальными законами дело обстоит посложнее: страсть и интересы всегда сумеют поставить их под сомнение. Обществоведам останется объяснять, как же такое могло приключиться.

Все же в любом случае знать такие законы очень даже полезно. Это у нас семьдесят лет советской власти вся система высшего образования только и делала, что выпускала дикое число инженеров. Они в конце концов нами и правили, упорно представляя себе страну огромной фабрикой, людей – «человеческим ресурсом» сродни ресурсам сырьевым или энергетическим, и искренне изумлялись, когда «ресурс» вел себя как-то не так и вообще как-то себя вел. В странах развитых, за которыми мы все эти годы тщетно гнались, экономистов давным-давно выпускают гораздо больше, чем инженеров, а политическая элита рекрутируется в основном из |уманитариев.

О том, как создается знание о нашем – именно нашем – обществе для будущих инженеров, политиков, учителей и бизнесменов, можно узнать именно здесь, на этих ежегодных симпозиумах. Это здание социологических знаний строится странно – одновременно работа идет на всех его этажах, и порой краеугольные камни появляются позже конкретного фрагмента картины. Университетский преподаватель экономики, студенты и аспиранты которого часто покидают страну, чтобы работать в лучших условиях, чем наши, как-то сказал мне: «Я могу задержать их только одним: нигде в мире они не найдут подобный объект для изучения и подобный материал для создания новых теорий». Это в полной мере относится и к социологам. В каком-то смысле им повезло: они могут лично наблюдать и анализировать общество во время коренных сдвигов в его структуре, в представлениях и поведении людей.

Именно этим они и заняты, этим и интересны нам, не профессиональным потребителям добытого ими знания. За которым я обязательно отправлюсь и в десятый раз на юбилейную сессию. С достаточным запасом веры, чуть приправленной скепсисом.

Александр Зайцев

Нобелевские премии: медицина

В последние годы перед вручением Нобелевской премии в области физиологии и медицины неизменно ожидалось, что в числе лауреатов бу7 дет британский ученый СИДНЕЙ БРЕННЕР. Наконец, ожидания сбылись. Сидней Бреннер, а также его коллеги ДЖОН CAJ1CTOH (Великобритания) и РОБЕРТ ГОРВИЦ (США) получили премию за решающий вклад в исследование генетических механизмов, управляющих развитием органов тела и отмиранием отдельных клеток.

Еще в 1960-е годы, когда молекулярные биологи только начинали изучать механизмы, которые управляют жизненными процессами у бактерий, Сидней Бреннер надеялся, что удастся исследовать, как работают подобные – несравненно более сложные! – механизмы у высших животных.

Тогда его мечты казались утопическими. Те же подопытные мыши обладали таким количеством разных типов клеток, тканей и органов, что понять механизмы, стоящие за их взаимодействием, считалось для многих делом безнадежным.

Именно в это время Бреннера осенила неожиданная идея: выбрать в качестве объекта многоклеточный, но при этом очень примитивный организм – ленточного червя Caenorhabditis elegans (см. подверстку). Бреннер решил понять, какие механизмы управляют каждым этапом жизни этого червя и что заставляет оплодотворенную яйцеклетку постепенно превращаться во взрослую особь, наделенную различными органами тела. Этот червь был удобен для исследований еще и потому, что он прозрачен. Под микроскопом хорошо видны любые мутации его организма. Кроме того, он быстро размножается, принося до трехсот потомков. От откладывания яиц до появления червей проходит три дня. Живет он всего две недели.