Знание-сила, 2003 №10 (916)

В награду за стойкость христиан Константин сделал им щедрый аванс: он отказался от публичной кровавой жертвы Юпитеру Капитолийскому в присутствии всех легионеров, чтобы не оскорбить чувства христиан. Отцы- сенаторы обиделись на императора- вольнодумца; ничего, стерпят! Невдомек им, что их мнения теперь никак не влияют на судьбы империи и религии. С восшествием Диоклетиана на трон Августа кончилась сенатская монархия в стиле Цезаря. Началась абсолютная монархия в стиле Александра Македонского — божественного царя, повинующегося лишь Судьбе.

А если так — значит, столица Империи должна сместиться в восточный, грекоязычный мир. Диоклетиан уже произвел опыт такого рода; но, кажется, он неудачно выбрал место для новой столицы. Никомелия — хорошее укрытие для недоверчивого владыки, избегающего людских толп. Напротив, Александрия на Ниле полна злоязычных, самоуверенных умников: там любой властитель будет чувствовать себя неуютно. Нужно нечто среднее: столь же выгодное географически, как Александрия, но столь же свободное от зазнавшихся горожан, как Никомедия. И желательно — с ароматом Древней Эллады... Так почему не Византии на Босфоре, с его прекрасной бухтой — Золотым Рогом, укрытым от всех ветров? Окаймляющий бухту полуостров нетрудно отгородить от европейского материка стеною — и вот вам готовая крепость, равно недоступная с моря и с суши, на стыке Понта Эвкси некого с Понтом Эгейским, Европы с Азией!

Да вот беда: этот район империи Диоклетиан включил в состав Востока, и сейчас там властвует восточный август Лициний. Воевать с ним Константин еще не готов: нужно консолидировать Запад, наладить диалог с христианами, идеологически подготовить грядущую войну. А пока нужен мир двух августов, скрепленный династическим браком! Можно выдать за Лициния незамужнюю сестру Константина — Констанцию; свадьбу сыграть не в Риме, а в Медиолане — бывшей резиденции Гая Юлия Цезаря, где Флавий Константин чувствует себя, как дома. И конечно, на свадьбе должен присутствовать основатель Семьи Богов — Диоклетиан. Хватит старику отсиживаться в уютном дворце на берегу Адриатики; пусть выразит словом и делом одобрение поступков и замыслов своего подросшего ученика!

Уж теперь Константин не упустит свой шанс: он явит всей Империи лицо ее будущего хозяина и затмит собою недальновидного Лициния! Тот сдуру начал расчищать путь своему нынешнему сопернику и будущему победителю: разгромил и казнил Максимина Дайю — последнего венчанного цезаря, соперника обоих августов Востока и Запада. Пусть так будет и дальше! Пусть Лициний все глубже погружает руки в кровь своих родичей и свояков, а Константин остается чист, стоя рядом с презренным убийцей...

В последующие три года события развернутся согласно планам Константина — с одной поправкой, которая не меняет сути дела. Старый Диоклетиан не приедет на свадьбу Лициния и Констанции, не желая одобрять дела своих бывших учеников. Ведь они разрушают его замысел устойчивого престолонаследия в обновленной Империи! Но ученики не оставят учителя в покое — и старик совершит самоубийство, чтобы не стать бессильной пешкой в руках игроков столь же безжалостных, каким был он сам в молодые годы. Так неумолимая Империя пожрет своего творца и поставит двух уцелевших наследников перед выбором: кто раньше столкуется с новой христианской общиной, тот и победит в последней схватке за власть. Ясно, что победит Константин, как более гибкий умом; но какою ценой он оплатит свою победу? Императору придется по уши окунуться в догматику новой религии, чтобы лучше понять механику взаимодействия Империи и Церкви.

Митра убивает быка. Митра был персидским богом-спасителем.

Много веков спустя некий циничный политик назовет религию общенародным наркотиком — наравне с опием и гашишем. Это верно в прямом смысле слова: религия нужна любому народу в пору социальных потрясений так же, как наркотик нужен тяжело раненному или больному во время хирургической операции. Христианство оказалось мощным и полезным наркотиком: оно перевело неразрешимые социальные конфликты на язык богословских споров, допускающих хотя бы формальное решение. Например, связь трех ипостасей Святой Троицы: Отца, Сына и Духа. Априори в этом множестве видно много разных структур, в равной мере естественных, то есть логически и семантически корректных. Какая из них наиболее истинна, то есть наиболее стойка и плодовита, среди реалий имперского социума?

Вероятно, та, которая уподобляет Отца — Империи, Сына — Церкви, а Духа — тому Народу (этносу — или нации). Приняв эту расшифровку основных понятий, мы обретаем простой способ интерпретации сложных богословских споров четвертого и последующих веков христианской эры. В них сталкивались два разных мировоззрения: державное и культурное. Державники считают, что государство первично, а идеология вторична: то есть Сын сотворен Отцом, устроен проще него и, конечно, не способен к обратному творению! Напротив, культурный абсолютизм утверждает равноправие (ели носу щность) Сына и Отца: они оба суть разновременные воплощения Святого Духа, призванные навести порядок либо в поступках людей (регулируемых через Державу), либо в их мыслях и чувствах (регулируемых через Церковь).

Первое из этих мировоззрений получило в IV веке имя Ортодоксии — или Православия; вторая точка зрения была названа «Арианством» в честь ее главного пропагандиста — пресвитера Ария из Александрии. Обе церковные идеологии столкнулись на Первом Вселенском соборе Христовой церкви в Никее в 325 году н.э. — через год после того, как император Константин сокрушил своего последнего соперника Лициния и решил навести в буйной церкви христиан порядок, удобный для работы имперских учреждений.

Понятно, что державник Константин не симпатизировал точке зрения Ария: Сын не равен, но лишь подобен Отцу. Столь же понятно, что большинство активных церковников приняли более сложную точку зрения: Сын равен Отцу, то есть Церковь равноправна с Империей! Оплотом Православия на два века сделалась Александрия Египетская, не желавшая уступать культурное первенство новому центру власти — Константинополю.

Сам август активно участвовал в работе Вселенского собора в ранге «внешнего епископа» Церкви, то есть главного представителя верующих в Христа мирян. Действительно, император твердо поверил в силу Христа Пантократора после своей победы на Мульвиевом мосту, но не желал отдавать явного предпочтения ни более понятному для него арианству, ни более популярному среди церковников православию. В итоге равноапостольный автократор Константин принял крешение лишь за три дня до смерти — из рук арианского священника Евсевия.

Напротив, последователи Ария (умершего в один год с Константином, но в ссылке), потерпев неудачу в имперских рамках, постарались выйти за эти рамки. Священники-ариане первыми перешагнули Дунай и начали проповедь христианства среди независимых от империи варваров — готов. Так вечный диалог Империи с Церковью (то есть Отца с Сыном) распространился на всю Западную ойкумену.

В последующие века эта «диаспора Святого Духа» составит активное большинство в западной половине империи.

Что помешало современникам и коллегам цезаря Константина сыграть подобную роль в истории Ирана, Индии или Китая? Незаурядных и долговечных правителей хватало везде. В Иране правил шах-ан-шах Шапур II, в Индии — махараджа-дхи-раджа Чандрагупта I. В Северном Китае соперничали два варварских царя: Лю Юань из племени хуннов и Муюн Хой из племени сяньби; коренная китайская династия Цзинь отступила перед варварами на юг — за реку Янцзы, в бывшее царство V. Военных успехов и неудач у восточных и западных империев было поровну; но культурная революция произошла в IV веке новой эры только на Западе. Почему так?

Легко заметить, что во всех восточных державах рубеж III-IV веков отмечен бурными вспышками. Немало бед выпадает на долю армян: они, армяне, демонстративно приняли христианство (как раз в эпоху гонений Диоклетиана!) — лишь бы избежать персидской веры, подчеркнуть свою культурную автономию. Армянский князь Васак Мамиконян примет мученическую смерть за исповедание христианства.

Еще выше накал страстей в Дальневосточной ойкумене. Здесь вековая засуха вынудила множество разноплеменных степняков переселиться на китайские земли. В этой непривычной среде доблестные хунны пытаются возродить свое племенное государство в новом китайском обличии — благо, их князья издавна женились на принцессах имперского дома Хань, так что нынешние «небесные владыки» — шаньюи с гордостью носят фамилию исчезнувшей династии: Лю.

Тогда же хунны захватили древнюю столицу Поднебесной державы — Чанъань. Последний представитель правящей династии Цзинь был взят в плен и вскоре умер. Но вскоре Судьба покарала победителей.

Один из способных министров нового хуннского правительства, китаец Цзинь Чжун, вдруг ощутил в себе патриотический жар и решил отомстить диким захватчикам своей родины. Последовали военный переворот и массовая резня. Кто мог выйти победителем из такого геноцида? Не хунны и не китайцы, а пограничный сброд, который кочевники именуют словом кул — то есть люди, готовые подчиняться иноплеменникам.