Золото абвера

— Но, ты лучше посмотри, вон крестик в кружке, где находится, может это там?

— Дурак, это же болото и какой — то бугор на нем — вот это и есть наше кладбище.

— Во — во, он про болото, мне и говорил, но только сказал, чтоб мы туда вообще не со-вались!

— Ай, ну её, твою карту, сорок пять лет прошло, там уже колхозники, всё под поля разрыли. Ты лучше мне скажи как там у тебя с Керстин?

— Как — как все хоккей, я даже и не знал, что она в девках. Я потом её спросил, а она мне про какую — то junfe, что за junfe такая.

Виталик, стал давиться от приступа смеха, он ржал, держась за живот, и катался по бетонным плитам взорванного бомбоубежища, повторяя за Сергеем.

— Junfe — junfe — junfe, ты хоть знаешь, что это по-немецки такое!? — Спросил он.

— Откуда — я что, тебе этот, как его там — пы-ле-гл-от какой.

— Кто — кто, пылеглот? — пы-ле-гл-от, junfe?

Снова истерический смех, сразил Виталика, и тот смеялся, до того, пока не стал сильно икать.

— Ты хоть знаешь, что это junfe — дубина!? Это по-русски целка, и не пылеглот, а по — ли — глот. Ты Серый, рассмешил меня от души, даже вон настроение поднялось. Со своей, ты договорился, что где и как будем сегодня встречаться?

— Договорился — на пляже, как всегда. А твоя Мануэлка, что же?

— Мануэла, о Мануэла, это высший класс, и представь себе, тоже была junfe.
– Так что вы-ходит, мы зря боялись, они обе в девках ходили, то есть junfe. А ты мне гад, что заливал, проститутки, сифилис, триппер!

— Да не суетись ты, делать то, что будем? Может, в Потсдам прокатимся?

— Ты Серый, точно кретин, это в такую-то жару — то? Лучше уж валяться на пляже, чем в городе нюхать асфальт, да задницы свои парить.

— А мы поедем в парк Сан — Суси. Там пруды, фонтаны и всякая достопримечательная лабуда. Сосисок похаваем, да пиво попьем!

Езжай ты сам, в своё Сам Соси, в электричке, переться туда обратно — потом все равно, нужно будет, на озеро ехать, чтобы задницу помыть, после такого путешествия.

— Слышь Виталь, а может Фридрих Штат Палас, они приезжают к нами в Дом офицеров. Девчонок своих возьмем, они будут счастливы, поглазеть на шоу. Их же балет кроме как по телевизору, считай, нигде больше не показывают.

— Ну да, чтобы с ходу, да в лапы к Молчи — Молчи. Он спит и видит, как нам ласты завернуть. Вот он то, и будет счастлив по настоящему. Если он, еще узнает про карту, то на сто процентов, поедем мы на лесоповал, как агенты иностранной разведки. А этого писклявого ка-страта, в образе Карела Гота вместе со своей бабской командой, пусть слушают наши мамы и папы.

— Да — прошлый раз, когда приезжал этот балет, мы с пацанами под окном гримерки торчали. Смотрели, как эти девки ходили и трясли сиськами, а в жопе у них перья торчаликак у павлинов. Красота! Заметив нас в окна, они сиськи свои прятать, не стали — нет. Наоборот целой кучей подошли к окну, и выставили их на показ как в телевизоре, так, что нам аж дурно стало. Эти сучки хоть бы постеснялись. Они тогда так заржали, что мы все врассыпную бросились. Они же считай, над нами посмеялись. Ничего эти козы сиськастые, не стесняются!

— Правильно и сделали, я гляжу на тебя Серый, и удивляюсь, у тебя же есть Керстин, захотел посмотреть на её сиськи, сиди, смотри. Не хочешь её, включил Бундес и хоть до утра, не только сиськи — письки во весь экран тебе покажут. Не будь ты, таким сексуально озабоченным — о, великий мой мастурбатор!

— Так что, все-таки на пляж идем, да пивка малость пососем? Смотри, лето кончится, а мы так и не загорели нормально.

* * *

Лето как — то удивительно быстро подходило к концу, и легкая грусть, все чаще и чаще, стала посещать ребят, так как с каждым уходящим днем, близилось их расставание с девчонками. Осень и зима пролетят мгновенно, а за весной экзамены и в Союз. Все эти мысли навивали чувства некого душевного беспокойства. Ведь это были уже не детские игры в дочки матери, а настоящая любовь, которая затянула в свой омут по самые гланды.

Очень трудно — очень трудно было представить, с какими глазами, и с какой болью в сердце, предстояло им это расставание. Правда, сейчас об этом думать не хотелось. — Не хотелось, еще и потому, что пока впереди было, почти десять месяцев, и еще пока было лето.

Несколько дней спустя, возле дома Керстин, появился «Barkas», с тонированными стеклами и надписью технической помощи. Девчонки, уходя на встречу к ребятам, даже совсем, не обратили внимания, так как таких машин, таких было предостаточно, и ни одна, не могла вызвать, хоть какого-то малейшего подозрения, а тем более в Восточной Германии.

Возвращаясь вечером с пляжа, Керстин и Мануэла, почувствовали, что — то не ладное, вокруг дома, стояло несколько зеленых полицейских машин, с включенными проблесковыми маячками. Возле входа во двор, были натянуты, бумажные ленты, с надписью — Полиция. Ребята, укрывшись в зелени деревьев, остались в стороне, а девчонки бросились к дому. Им на встречу вышел мужчина в белой рубашке, и один полицай в форме.

Со стороны, было видно, что после секундного разговора, у Керстин подкосились ноги. Она как подкошенная упала в обмороке, на брусчатку улицы. Мануэла, стараясь удержать, её самаприсела рядом, надрывно рыдая и обнимая кузину.

Ребята, видя такую картину, подскочили к ним, стараясь помочь. Полицейские расступились, и Сергей внес Керстин в дом, уложив её на диван. На тот момент для неё не было ближе человека, чем её русский. Волею судьбы, он был рядом в минуту этого несчастья.

Весь дом, был перевернут вокруг, вещи валялись по полу, и было понятно, что здесь кто — то, и что — то очень старательно искал.

В любимом кресле качалке, сидел дед, накрытый белой простынею. То место, которое предположительно было головой, было окрашено, почти черной кровью. Было видно, что руки к подлокотникам, были привязаны скотчем и торчали из — под простыни. Сергея охватил ужас, так как он впервые видел мертвого человека, который еще вчера был жив. Деда было очень жалко, так как после того как Сергей познакомился с ним, он очень многое узнал от него о войне. Узнал о том, что не все немцы разделяли взгляды и идеи Гитлера. Эти факты, совсем иначе открывали для него глаза, совсем на другую Германию. На то государство, которое испокон веков было, как бы младшим братом России, но очень таки своенравным.

Возле Керстин, приводя её в чувства, крутился доктор. Мануэла же закрыв лицо руками, рыдала сидя на крыльце. Позже выяснилось, что мать Керстин, увидев мертвым отца, с сердечным приступом, доставлена в больницу. Сергей, фактически не имевший никакого отношения к этой семье, как — то очень близко воспринял это горе, что вместе с подругой стал плакать как ребенок.

Полицейский в гражданском, подошел к ребятам, и стал задавать, какие — то вопросы. Друзья, правда, так хорошо немецкого языка не знали и лишь пожимали плечами. Они изо всех сил старались понять, что же от них нужно. После того, как полицай узнал, что они русские, то, не задумываясь, дал команду. Стоящий в форме, другой полицейский, надел на них наручники. Им тогда показалось, что это очередная провокация враждебных сил. Пацаны уже представили, что Молчи — Молчи, будет заниматься их освобождением, и всевозможные дипломаты, будут проводить переговоры по их депортации. А им ничего не ведающим гражданам другого государ-ства, придется ответить за это страшное преступление. Но ребятам не повезло, и пресса и дипломаты, и даже их особист, об этом не узнали, потому что, очнувшись от шока, Мануэла сказа-ла:

— С этими русскими мы были на озере, да к тому же мы помолвлены. Улыбнувшись, полицай расстегнул на руках парней наручники, но просил.

— Хорошо фроляйн. Вы только скажите, чтобы они не отлучались и следствию не мешали.

По дороге домой, ребята шли молча, сочувствуя всему тому, что произошло с девчонками. Теперь, они понимали, что встречи с ними, будут отложены, на долгое время. Во всяком случае, им, придется это пережить вместе со своими подругами.

Около двух месяцев, от девчонок, не было ни каких вестей. Пацаны уже было подумали, что вся их любовь после случая с дедом, приказала «долго жить». Но вдруг в один из осенних дней, подружки сами разыскали их. И в одно мгновение, все, как и прежде вернулось на круге своя.