Золото и мишура

Он пожевал кончик сигары, внимательно глядя на Эмму.

— Ничуть.

— Ну и отлично. Моя вера в Калифорнию настолько велика, что я решил перебраться туда. Продал в Бостоне дом, теперь отстраиваю дом в Сан-Франциско. Это будет очень большой и весьма эффектный дом. Фактически самый большой в этом городе.

— Поистине, вы не джентльмен, вы просто нувориш.

— Там нет больше ни «нуво», ни тем более «ришей». Что касается Сан-Франциско, то город как раз тем и хорош, что там всякий нувориш. И это весьма серьезно стимулирует. Я намерен стать самым влиятельным человеком в том штате, если смогу. Не исключено, что в один прекрасный день я даже стану тамошним губернатором.

— Да вы амбициозны, ничего не скажешь! Но мне кажется, не все так просто, правда? Я знаю, что Калифорния — место весьма дикое, однако как бы там ни было, но ведь даже калифорнийцы могут подумать, прежде чем голосовать за человека, у которого есть китайская наложница.

Он холодно посмотрел на Эмму.

— Вот именно для этого мне и нужны вы.

Внезапно Эмма протрезвела и насторожилась.

— Кажется, я начинаю понимать «дьявольский план», родившийся в вашем извращенном мозгу, — прищурившись, сказала она.

Подавшись вперед, Скотт понизил голос:

— У нас с вами очень много общего, Эмма. Мы из породы бойцов, мы созданы, чтобы побеждать. Мне нужна такая жена, которая сделала бы из меня респектабельного человека, а вам необходим такой муж, который, в свою очередь, сделал бы вас респектабельной, а вашего ребенка — законнорожденным. Вы и я от этого только выиграем. Выходите за меня замуж, и я сделаю вас королевой Калифорнии. Я подарю вашему ребенку целый мир. Мы с вами чертовски подошли бы друг другу, Эмма, сделались бы непобедимой командой. Что вы думаете об этом?

— Думаю, что вы забыли об одной существенной вещи — о любви.

— Но я же сказал, что я не романтик.

— Зато я романтична. Для меня любовь — самое важное, что есть на свете.

— Вы слишком часто говорите о любви, но если хотите знать мое мнение, то вы производите впечатление весьма практичной особы, из тех, про кого говорят «себе на уме». Подумайте о практической стороне сделанного мною предложения, Эмма, и вы увидите все в моем свете.

Едва ли какие-нибудь другие слова могли столь сильно рассердить Эмму. Ибо, сам того не подозревая, Скотт задел то, что Эмма считала своей «ахиллесовой пятой»: она действительно была чрезвычайно практичной женщиной. Она была, пожалуй, столь же практичной и мудрой в бытовых делах, как ее покойная мать, которая устроила авантюрное замужество, отдав дочь за Антона Швабе. Поднявшись из-за стола, Эмма наградила капитана своим самым ледяным взглядом.

— Благодарю вас за теплое и весьма сердечное предложение, капитан, однако вынуждена отказать. Может, вы и богатейший человек во всей Калифорнии, но вы никогда не станете так богаты, как я, потому что я люблю. Но, разумеется, вам этого не понять.

И она стала обходить стол. Вскочив, Скотт схватил ее за руку.

— Черт возьми, Эмма, не будьте идиоткой! Ваш отец все равно выдаст вас за кого-нибудь замуж, так что забудьте разные красивости про любовь. Ведь я же предлагаю вам целый мир, преподношу его на серебряной тарелочке.

— Пустите меня! Меня не интересуют ваши предложения, разве непонятно? Мне очень вас жаль. В вашей душе нет ни грана любви. Все, чем вы располагаете, — это горой гвоздей, кирпичей и прочего скобяного товара.

Эмма высвободила руку и направилась к двери.

— Я-то думал, что вы умны, — мягко сказал Скотт. — Наверное, я ошибся. Ладно, можете выходить за вашего чертового грабителя, если, конечно, ему посчастливится выйти когда-нибудь из тюрьмы!

Рука ее, коснувшаяся дверной ручки, сжалась так, что даже пальцы побелели. Эмма прикрыла глаза, стараясь успокоиться.

— Рано или поздно он непременно выйдет, — прошептала она. — И я его дождусь.

— Лучше надейтесь на то, что он, выйдя на свободу, не почувствует отвращения, увидев ваши морщины!

Глаза ее расширились. У капитана вновь играла на губах привычная наглая ухмылка. Эмма оглядела каюту, затем выкрикнула:

— Если бы тут было хоть что-нибудь неприбитое, я швырнула бы вам это в рожу! Неприбитая разве что фотография вашей чертовой Чинлинг! — С этими словами она распахнула дверь и убежала.

Скотт глубоко затянулся сигарой и выпустил струю дыма. Через секунду ухмылка искривила его губы.

— Правильно говорят, есть несколько способов содрать шкуру с кошки, — сказал он. — А это будь здоров какая котяра!

Сержант Вулридж и два надзирателя по имени Паттерсон и Эванс спустились по каменным ступеням в подвальное помещение корпуса «А» каторжной тюрьмы штата Огайо. Открыв зарешеченную дверь, они вошли в узкий и темный каменный коридор, свет в который поступал через небольшие потолочные оконца, размещенные вдоль одной стороны потолка. Пройдя мимо нескольких дверей, каждая из которых имела высоту в три фута, охранники остановились около двери с номером 4. Она целиком была изготовлена из металла; в ней имелись отверстия в четыре квадратных дюйма и еще была сделана небольшая дверца, больше похожая на почтовый ящик.

— Откройте! — распорядился Вулридж.

Паттерсон вытащил связку ключей, выбрал нужный, а Эванс светил ему фонарем «бычий глаз», свет которого несколько разрядил полумрак подземелья. В коридоре стоял такой отвратительный запах, что даже надзиратели морщили носы. Паттерсон открыл дверь, и в тишине подземелья громко скрипнули петли. Внутри была кромешная тьма.

— Коллингвуд! — выкрикнул сержант. — Тридцать дней истекли. Можешь выходить, только прикрой руками глаза, иначе будет больно от света.

Молчание.

— Коллингвуд?

Молчание.

— Проклятье! — прошептал сержант. — Подохла там эта скотина, что ли?

— Не-а, утром он получал хлеб и воду. Ну же, Коллингвуд, выматывайся!

— Пойди и вытащи его оттуда.

— Господи, Сардж, тут же сплошное дерьмо! Не заставляй меня входить туда. Он ведь просидел тут целый месяц, к тому же последнюю неделю было очень тепло.

— Посветите туда… Эй, обожди-ка! Вот и он!

Совершенно голый человек на четвереньках медленно выполз из тесной, пяти футов высотой, одиночки. Его светлые волосы были выпачканы в дерьме, с подбородка свисала борода пяти дюймой длиной. Вес человека был едва ли более сотни фунтов. Через тонкую, нездорового серого оттенка, дурно пахнувшую кожу без труда можно было рассмотреть все мускулы и ребра. Глаза человека были плотно зажмурены. Когда он выбрался из одиночки, то начал глубоко дышать, пытаясь насытить свои легкие более свежим воздухом. Из камеры разило так, что выворачивало наизнанку.

— Фу! — воскликнул Паттерсон, скорчив гримасу. — Боже, ну и воняет же от него!

— Да уж, отсюда не выходят, благоухая розами, — сказал Вулридж. — Отведите его в лазарет на обследование, а потом мы выпустим и индейца.

— Готов спорить, что и от того тоже разит, как от паршивой обезьяны в зоопарке. Эй, Коллингвуд, давай-ка, пошевеливайся! Давай, давай…

Двое младших по чину надзирателей схватили Арчера под мышки и рывком поставили на ноги.