Золото скифов

– Вера… простите меня… я…

Она закрыла мне рот ладонью. Ее пальцы были холодны и дрожали. Она вся дрожала.

– Тише… молчите… Вы никого не видели?

– На лестнице? Нет…

Я вспомнил мелькнувшую тень, но счел за лучшее не говорить ей об этом. Мне могло показаться – мое состояние не позволяло адекватно воспринимать ситуацию.

В ее гостиной пахло хризантемами, на итальянском серванте стоял портрет Артура Холодного в окружении желтых церковных свечек, а зеркало закрывала черная газовая ткань. Я сел в кресло. В голове назойливо крутился слащавый мотивчик: «Отцвели-и уж давно-о… хризантемы в саду-у… а любовь все живе-ет… в моем сердце больно-ом…»

Сентиментальная дребедень. Я ненавидел себя за это. Пираты не поют о хризантемах. Они берут суда на абордаж и силой овладевают женщинами. Непокорных – убивают. Мог бы я убить Веру? Иногда, не скрою, мне этого хотелось.

Мы сидели в гостиной и молчали. Она – с ужасом, я – с недоумением. Меня взяла оторопь от ее присутствия, оттого что я вдруг оказался здесь, в ее квартире.

– Зачем вы пришли? – спросила Вера.

– Я… не собирался вас беспокоить, я…

– Кто-то приходил до вас, – прошептала она, прижимая ладони к щекам. – Я слышала шаги и возню.

– Может, просто жильцы ходят по лестнице…

Она склонила голову набок, словно маленькая девочка. Я сообразил, что впервые вижу ее без платка и очков. Она была такой же, как на портретах в комнате Дениса: капризные порочные губы и глаза библейской девы – жгучие, томные, с влагой между ресницами. Наверное, она постоянно плачет…

– Вы не любили своего мужа, – вырвалось у меня. – Он изменял вам.

– Это уже не имеет значения…

Она не накинулась на меня с упреками, не возмутилась, не возразила.

– Что же для вас имеет значение?

– Мой страх. Меня кто-то преследует. Может быть, это вы? Я не появляюсь на даче и в нашей с Артуром квартире. Слава богу, меня перестали вызывать в прокуратуру для дачи показаний. Убийство Артура стало громким делом, но оно не раскрыто. Кто-то узнал, где я поселилась, и ходит кругами. Этому человеку что-то нужно! Я устала бояться, проводить дни в лихорадочном беспокойстве и лежать ночами без сна. Я не принимаю снотворного, потому что мне страшно заснуть и стать легкой добычей для того, кто охотится за мной. Так я хотя бы услышу шум за дверью или щелчок замка!

Вера нервно переплела пальцы с розоватыми ногтями овальной формы, не покрытыми лаком. Мне казалось, она чуть-чуть переигрывает. Зачем было меня впускать, если ее обуревает страх? Я прямо спросил ее об этом.

– Если бы вы хотели меня убить, то давно сделали бы это. Мы с вами не раз оставались наедине у могилы Артура в глухом уголке кладбища. Почему вы ходите за мной? Почему ведете странные речи? Вам что-нибудь известно?

– О чем?

Я изобразил удивление. Мы оба играли. Я чувствовал себя ее партнером в кадре, только не немого, а звукового фильма. Должно быть, в душе я артист, а вовсе не писатель.

– Об Артуре… обо мне. Ваши слова полны безумия. Вы говорили, что я мертва и не могу воскреснуть. Вы больны?

– Если все вокруг слепы, то умение видеть – это болезнь.

– И что же вы видите?

– Веру Холодную… ту самую, которая…

– Молчите! Вы меня пугаете… Такого не бывает.

Но я пришел сюда не для того, чтобы молчать.

– Хотите, я напомню вам ваше детство? – продолжал я, несмотря на ее умоляющие жесты. – Вы много времени проводили дома, в одиночестве – у зеркала, вглядываясь в собственное отражение. Вы наряжались в лучшее платье вашей матери, делали себе взрослые прически, красили губы. Вы любили лицо в зеркале больше, чем себя… Вы мечтали о совершенно другой жизни! Полной роскоши, романтических вздохов, любовных страданий и запаха роз. Вы тосковали среди серой рутины и обыденных вещей, как тоскует тропическая птица в клетке московского зоопарка…

Она вскочила, и на мгновение мне почудилось, будто в ее глазах вспыхнул черный огонь.

– Кто вы такой? Что вы… себе позволяете? Что за дурацкие выдумки?

– Я угадал! Верно? Это-то вас и смущает…

– Убирайтесь!

Ее щеки пылали. Она вытянула руку, указывая мне на дверь. Наивная. Я демонстративно развалился на диване, забросив ногу на ногу. Ну уж нет! Чего мне стоило попасть сюда! Я не собирался капитулировать. Я же корсар, покоритель неизведанных просторов и строптивых красавиц.

– Могила вашего мужа – место, где проще простого вас найти! – нагло заявил я. – Все знают, где похоронили журналиста Холодного. А вы ходите туда чуть ли не каждый день. Как прикажете это понимать? Ищете смерти? Или вымаливаете прощение? Выследить вас смог бы и школьник, не то что наемный профессионал. Однако вы до сих пор живы. Не потому ли, что не было никакого убийцы?

Вера закрыла лицо руками и рухнула обратно в кресло. Это выглядело изящно, картинно и производило нужное впечатление, но только не на меня. Я любил ее и презирал. Моя страсть была окрашена в самые пестрые и противоречивые тона. Безвкусица – вот чем я наслаждался. Я смешивал малиновый с зеленым, желтый с красным, коричневый с оранжевым. Я горстями бросал краски на холст своих чувств… Мне нравилась обнаженная натура. Может быть, я живописец? Гоген [25] ?

25

Поль Гоген (1848–1903) – французский художник, один из главных представителей постимпрессионизма.

Злата была пресной добропорядочной леди с обманчивой внешностью кокотки. Я сыт этим по горло! Мне не хватало свежего ветра, захватывающего дух приключения. Почему любовь не может впрыскивать в кровь адреналин? Эротика с привкусом смерти особенно сильно возбуждает. Какими неистовыми, вероятно, были ночи, проведенные любовниками с Клеопатрой или царицей Тамарой! Ведь наутро счастливцев ждала гибель. Переход из оргазма в небытие невыносимо легок…

– Вера, зачем вы закрыли зеркало черной тканью? – спросил я. – Боитесь самой себя?

– Чтобы не видеть там ее…

* * *

Я срывал с себя покров за покровом, словно актер, смывающий с лица грим слой за слоем, пока не покажется его истинное лицо: более старое, чем хотелось бы, в изъянах и морщинах, в следах от оспы или, наоборот, слишком юное, нетронутое и свежее, тогда как исполняемая им роль требует наличия шрамов и признаков мудрой зрелости.

Я обнажил свои дикие, греховные и откровенно безумные мысли, открылся во всей красе или безобразии – не мне судить, каким я предстал перед ней. Я заразил ее своим азартом, своей одержимостью, своим демонизмом, если хотите.

Я не видел в этом ничего ужасного. Древние греки называли демонами существ, которые были уже не людьми, но еще и не богами. Нечто среднее. Скорее это сонм злых искусителей, толкающих человека на странные поступки, осуждаемые обществом и его собственной совестью, выходящие за рамки привычного поведения и морали.

Но кто сказал, что общество – нынешнее или прошлое – эталон праведности и благородства?

Да, во мне проснулся демон! А в ней – демоница, если эти существа бывают женского пола. В нас обоих взыграла таинственная неодолимая сила – темная и пугающая, словно голос бездны, куда мы обратили свои взоры…