Золото. Книга 7

– С чего?! – воскликнул он.

Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!

– Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! – имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно… – Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!

Я смотрю на него молча, ожидая, что же ещё он выдаст, прежде чем сердце перестанет гореть злостью. А он вопит сам не свой:

– А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! – даже палец в меня выставил, как пику. – И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! – выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: – Царя и мужа!

И шарахнул кулаком вдоль стола, смахнув на пол и тарели, и кубки, и кувшины, наведя полный раскардаш в моей чудесной горнице. Ну, может всё теперь?

– Давай спать ложиться, царь-государь, – сказал я, с досадой разглядывая безобразие на полу. Хорошо, ковров не успели настелить здесь.

Ориксай нахмурился, потирая лицо ладонью. Всё же взрыв полезен, Орик чуть притих.

– Была у тебя сегодня? – глухо спросил он, дождавшись пока служки, убрали грязь с пола и ушли.

– Ты… спать давай, – сказал я, садясь на широкую лавку, где мне приготовили постель.

Орик встал, смотрит на меня:

– Дураком меня влюблённым считаешь? – даже голос ссохся у бедолаги.

– Слушай, ты, чего от меня-то хочешь? – я посмотрел на него снизу вверх. Ещё немного и я проникнусь к нему сочувствием.

И вдруг я подумал, будто вспомнил: когда у них всё хорошо, и мне ведь хорошо, а вот они рассорились и я получил. Может помирить их, правда? Ох, черти…

– Орик, – сказал я. – Ты… если, правда, такой влюблённый, какого чёрта ко мне спать пришёл? Подумаешь, поссорились… Ава тяжёлая, в крови то пусто, то густо, то мутит, то сны страшные снятся, то слёзы льёт, то хохочет, ну что ты, второй раз беременная, не привык? Да и мало у тебя было уже брюхатых? Все они дурят. Без бремени-то дурят, а так – подавно…

Он вздохнул, будто крышку открыли на котле, уже меньше стал бурлить. Сел со мной рядом прямо на тканое моё одеяло. Пахнет так славно – горячей силой. Конечно, как не любить такого?..

– В тот раз не была вроде такая… – задумчиво проговорил он. – А тут… Ганеш этот… Яван, как куст жасминовый расцвёл…

Я покачал головой:

– Знаешь, что я тебе скажу, Ориксай прекрасный? Был бы нужен Аве Яван, никто и никогда её от него не оторвал бы. Как от тебя. Ты слыхал бы, что она думала о тебе до вашей встречи! – я не боюсь это говорить, зная, как всё переменилось и, зная, что они не очень ладили поначалу.

– Ведь… Именно на Аву ставила изначально Доброгнева. И кому было выгоднее всего и легче всего заговор этот поддержать и остаться одной на троне? – я смотрю на него.

Он повернул голову, вспомнил, слава Богу.

– Вот то-то и оно, – продолжил я. – А ты, всё перезабыл, к Явану прицепился, вспомнил, тоже мне… Спрашиваешь, была здесь? Была. Рыдала в три ручья до рвоты, вона, рвало в кадушку… себя корила, еле успокоилась… Так что… и ты успокойся и спать ложись. А завтра сам поймёшь, что делать…

Он смотрит как ребёнок, которому отменили наказание. Ох, это ты наказание для меня…

– Всё, вали на ложе, не мни мне одеяло, расселся… – я толкнул его в плечо.

Орик улыбнулся, сначала в глаза вернулась улыбка, искорки радостные заиграли. Ох, пацан ты, вечно пацаном будешь. Твоё счастье… Но и моё, наверное.

Утром Яван, весьма удивлённый, застал Ориксая завтракающим со мной.

– Это что у вас, заговор новый? – изумлённо проговорил он, снимая шапку у входа.

Мы обернулись к нему оба:

– Ага, против Ганешских красавцев, – усмехнулся Орик, глядя на меня, я подмигнул ему, поддерживая, действительно, сложно нам обоим не завидовать красавцу Явану, который купался в счастье здесь. – Но не боись покамест, ты у нас ишшо только под приглядом.

Яван снисходительно покачал головой, понимая нашу с Ориком насмешку, и взялся за дверь:

– Я подожду тебя на дворе.

Ночь у Белогора и, особенно, разговор с ним, облегчили мне сердце как ничто. И, когда я вышел из терема к Явану, я сказал ему, что поеду в терем. Он во второй раз за утро изумлённо посмотрел на меня.

– Без меня поезжай сегодня на стройки, Яван, вечером на Совет соберёмся, – добавил я, уже в седле, разбирая поводья.

Когда я вошёл в нашу горницу, застал там и Авиллу, и детей. Люда почему-то смутилась моего неожиданного прихода, но Авилла посмотрела так, что я понял, как правильно поступил, что пришёл и не промедлил до вечера.

Не успел я снять шапку, и, бросив её у порога, подойти, как Солнцелик вдруг чихнул, а Ярогор уморительно вздрогнул от неожиданного звука, удивлённо округлив глаза. Я засмеялся вместе с Авиллой и Людой.

– Не заболел? – спросил я.

– Я отвезу к Белогору, пускай уберёт это чихание, – сказала Авилла, продолжая улыбаться.

– Обоих повезёшь? – спросил я.

Люда смутилась ещё больше. Но Авилла сказала с тихой улыбкой глядя на наших сыновей:

– Их разлучить нельзя.

Мальчишки скоро начали капризничать, проголодались, как сказала Люда, она взяла их, как были с голыми задиками, и унесла, оставив нас с Авиллой вдвоём. Она посмотрела на меня:

– Ясный… пришёл. Простил меня?

…Это такая радость, что она так смотрит, что так говорит.

…Такая радость, что ты пришёл! Что смотришь так, что опять светлым небом полны твои глаза. Ясень. Как я обидела тебя вчера, что ты целые сутки не приходил, милый мой Ясный, не уходи больше.

Конец ознакомительного фрагмента.