Золотой человек

Тимар поспешил к себе в комнату переодеться с дороги.

Неужели ее испуг не без причины?

Тимар успел подметить и еще один признак: демонический блеск в газах Атали, призрачный огонек злорадного торжества.

Быть может, Атали что-то знает?

К обеду они вновь сошлись все трое. Молча сидели за столом, украдкой бросая друг на друга испытующие взгляды.

В конце обеда Тимея, обращаясь к Михаю, обронила:

– На этот раз вы были в отъезде так долго...

Тимар подумал про себя: "А скоро уеду насовсем", - но промолчал.

Прежде чем начинать бракоразводный процесс, Тимар решил посоветоваться с адвокатом. Никакой убедительной причины он выставить не мог.

Оставалась лишь "неодолимая антипатия". Но уж тут - уж правда или нет - обе стороны должны свидетельствовать одинаково.

Только согласится ли на это Тимея? Все зависит от нее.

Тимар весь день терзался раздумьями. Он наказал слугам ото всех держать в тайне его возвращение, сегодня ему ни с кем не хотелось встречаться.

И все же под вечер кто-то дерзнул нарушить его одиночество.

Он с досадой ухватился за ручку двери, чтобы захлопнуть ее перед носом у непрошеного посетителя - кто бы он ни был, и удивленно отшатнулся: перед ним стояла Атали.

В глаза ее мерцал все тот же злорадный блеск, губы кривились в торжествующей. Язвительной усмешке.

Михай, как завороженный, попятился под ее взглядом.

– Что вам угодно, Атали?
– растерянно спросил он.

– Гм... А как вы полагаете, господин Леветинцский, что именно мне угодно?

– Откуда мне знать?

– Зато я знаю, что вам угодно.

– Мне?

– Разве вы не желаете кое-что от меня услышать?

– Что?
– жарким шепотом выдохнул Михай; он плотно притворил дверь, не сводя широко раскрытых глаз с лица Атали.

– Что вам было бы желательно от меня узнать, господин Леветинцский?
– проговорила прекрасная дева, по-прежнему улыбаясь.
– Неужели так трудно догадаться! Сколько лет уже я нахожусь в вашем доме?

– В моем доме?

– Ну конечно! С тех пор как он стал вашим. Так вот: я здесь целых шесть лет. Каждый год я была свидетельницей вашего возвращения домой и каждый год видела на вашем лице иное выражение. В первый год на вашем лице читалась мучительная ревность, затем - легкомысленная веселость, еще через год - притворное спокойствие, а как-то раз я видела даже банальную филистерскую деловитость. Было над чем поломать голову! Год назад я решила было, что этой невеселой игре пришел конец, и это напугало меня. Тогда вы часто сидели, уставясь перед собой в пустоту с таким видом, будто воззрились на дно собственной могилы. А ведь вам прекрасно известно, что никто на всем белом свете не молится так горячо о вашем здравии, как я!

Михай нахмурился при этих словах, но Атали, похоже, прочла его мысли.

– Да-да!
– страстно повторила она.
– Если есть на свете человек, любящий вас, то даже он не может столь искренне желать вам долгих лет жизни. А сейчас я вновь ловлю у вас тот же взгляд, что и в первый год. Он-то и есть истинный. Вам ведь хотелось бы кое-что узнать о Тимее, не правда ли?

– Вам что-то известно?
– нетерпеливо спросил Тимар и спиною заслонил дверь, словно желая удержать Атали в плену.

Атали насмешливо рассмеялась: ведь это Михай был ее пленником.

– Многое, - ответила она.
– Можно сказать: все.

– Все?

– Да. Во всяком случае достаточно, чтобы обречь на вечные муки всех нас троих: меня, вас и ее!

Кровь вскипела в жилах Михая.

– И вы расскажете мне все, что знаете?

– За тем я сюда и пришла. Но прежде прошу вас выслушать меня спокойно, так же как и я спокойно буду говорить вам такое, от чего впору сойти с ума, если уж не умереть на месте.

– Прошу ас, говорите. Но прежде лишь одно слово: Тимея не верна?

– Да.

– Ах!

– Еще раз повторяю: да! И вы сможете сами в том убедиться воочию.

Все благородные чувства взбунтовались в душе Тимара против этого чудовищного подозрения.

– Барышня, подумайте, что вы говорите!

– Я перечислю только факты, а если вы после этого хотите убедиться, то можете все увидеть сами. И тогда вам придется обвинить во лжи собственные глаза и уши, посмевшие очернить святой образ.

– Я готов вас выслушать, хотя и не верю.

– А я все равно скажу. Ваша святая икона все же сошла с алтаря на грешную землю, чтобы послушать городские пересуды, суть которых в том, что небезызвестный бравый майор дрался из-за нее на дуэли с каким-то заезжим офицером и жестоко ранил того в голову, так что даже сабля переломилась от удара. Наша святоша выслушала эту историю от госпожи Зофии, и глаза ее наполнились слезами. Каково? Да вы еретик, если не верите, будто святая икона способна лить слезы! Во всяком случае факт, что госпожа Зофия на другой день рассказала об этом бравому майору. Госпожу Зофию хлебом не корми, только дай ей возможность сплетничать, строить козни да кляузы разводить. Для нее наипервейшая радость тайком свести любящие сердца, перессорить благополучную семью, устроить чье-нибудь счастье за счет несчастья другого человека, выведать чужие секреты и затем терзать доверчивого простака угрозами выдать их... Уж мне ли ее не знать? Ведь госпожа Зофия - моя мать.

Произнося слово "мать", Атали отерла губы, словно хотела избавиться от какого-то горького привкуса.

– Старая сводня доставила шкатулку с запиской от майора.

– Что было в шкатулке?

– Для вас гораздо важнее узнать, что было в записке. В шкатулке лежал обломок сабли с рукоятью, - той самой сабли, которую майор сломал на дуэли. Это подарок на память.

– Ну что ж, - проговорил Михай, стараясь казаться спокойным, - ничего плохого в этом не вижу.

– Я тоже. А что скажете о записке?

– Вы читали ее?

– Нет. Но ее содержание мне известно.

– Откуда?

– Святая дева ответила на эту записку, а ответ передала также через госпожу Зофию.

– Возможно, это был отказ.

– Нет, это был не отказ. Госпожа Зофия от меня ничего не скрывает, отлично зная, что своими россказнями доставляет мне адские муки. И потом, она ведь мне не служанка, а всего лишь мать. Прислуживать она обязана святой госпоже, а мне, такой же прислуге, как и она сама, вольна доносить всякие сплетни о хозяйке. В людской не существует деления на матерей и дочерей, там все мы равны: слуги - народ завистливый, охочий до сплетен, не щадящий своих господ. А вам, сударь, не совестно шептаться с прислугой?

– Продолжайте!

– Что ж, продолжу, тем более что история еще не окончена. Ответное письмо майору было написано не на розовой бумаге и не благоухало духами. Писали его здесь за вашим собственным столом, скрепили вашей же печатью, и оно вполне могло бы содержать категорический и безоговорочный отказ домогающемуся ее расположения воздыхателю и просителю. Но отказа не было.

– Кто это может знать?

– Госпожа Зофия и я, а вы будете третий... Как вас угораздило объявиться столь некстати и в такую неподходящую погоду? На Дунае бог знает что творится, льдины громоздятся одна на другую; тут, думается, ни одна живая душа не рискнет перебраться с берега а берег. Казалось, в такой день город надежно отрезан от всего мира, так что никакому ревнивцу сюда не проникнуть. Как же вам это удалось?