Золотой человек

"Сударь!

После того как я отправил вам последнее письмо, нашу фирму постиг тяжелый удар. Ваш протеже Тодор Кристян подло обманул нас и нанес финансовый ущерб. Нам трудно винить себя: этот человек все годы выказывал такую преданность делу, усердие и ум, что мы привыкли относиться нему с полнейшим доверием. Он получал солидное жалование и немалый процент с прибыли, этого хватило бы не только на безбедное существование, но и на то, чтобы отложить впрок и помещать капитал в наше дело под проценты. Однако этот человек - самый гнусный мошенник и опасный авантюрист, какие когда-либо существовали на свете. Мелкие капиталы - якобы из сэкономленных средств - он действительно вкладывал в наше дело, а сам тем временем нещадно обкрадывал фирму, присваивал денежные отправления, подсовывал фальшивые чеки, будучи уполномочен вами заправлять всеми делами фирмы, подделал крупные векселя. По предварительным подсчетам, нанесенный ущерб составляет десять миллионов рейсов".

Тимар выронил письмо. Десять миллионов рейсов - это же сто тысяч форинтов! Вот оно, кольцо, брошенное Поликратом в море.

Подняв листок, он продолжил чтение:

"Однако для фирмы гораздо ощутимее потеря престижа. Оказалось, что этот мошенник, дабы увеличить оборот, последние годы подменял присылаемую вами муку более легкой луизианской мукой и этим грязным трюком настолько подорвал доверие к венгерскому товару, что не знаю, удастся ли нам когда-либо восстановить его".

Вот он, первый удар, подумал Тимар. И наиболее чувствительный для дельца крупного размаха. Удару подверглось дело, которым он более всего гордился, которое было ему по душе, которое принесло ему ранг королевского советника.

Рухнуло славное строение, возведенное Тимеей.

Вновь Тимея!

Тимар поспешил узнать, что было дальше.

"На преступный путь молодого человека толкнуло знакомство с легкомысленными женщинами - наиболее опасная для чужестранцев здешняя болезнь. Кристян тотчас же был взят под арест, однако из похищенных денег при нем ничего не оказалось. Часть он проиграл в картежных притонах, часть растратил на прекрасных креолок. Вероятно, немалую сумму злоумышленник припрятал в надежде воспользоваться ею после выхода на свободу. Впрочем, свободы ему долго не увидеть: здешний суд приговорил его к пятнадцати годам каторги на галерах".

Не в силах читать дальше, Тимар бросил письмо на стол, встал и принялся беспокойно расхаживать взад-вперед по комнате.

"К пятнадцати годам каторги на галерах!" Пятнадцать лет быть прикованным к скамье и ничего не видеть, кроме неба и моря! Безнадежно, безутешно сносить палящее солнце и бурное море, слать проклятия немилосердно жестокому человеческому общество! Ведь Кристян состарится к тому времени, как отбудет свой срок. Чего же ради он должен страдать? Ради спокойствия господина Михая Тимара Леветинцского, возжелавшего без помех предаваться на ничейном острове запретным утехам. Ради того, чтобы ни дна душа не могла рассказать Тимее о Ноэми, а Ноэми о Тимее.

Посылая Тодора в Бразилию, разве ты не думал, что такое может произойти? Конечно же, думал! Более того: ты рассчитывал, что представившийся случай неизбежно приведет его к злодеянию.

Отчего ты тогда, сразу же не застрелил его на месте, как и положено мужчине, вступающему в поединок с соперником в любви? Но нет, ты разыграл перед ним отеческую заботливость и заслал его на другой конец света, а теперь все пятнадцать лет будешь смотреть, как он умирает у тебя на глазах.

Ведь тебе не избавиться от этого зрелища, в каких морях и под какими широтами ни пребывал бы Тодор.

Комната не была протоплена на ночь, внутри царил холод и окна были разрисованы морозным инеем, и все же Тимар, меряя шагами тесное пространство, непрестанно вытирал со лба пот.

Выходит. Несчастным становится каждый, кому он протягивает руку.

Его рука проклята!

Когда-то он, поддавшись самообольщению, тешил себя мыслью, что каждого, кого ни коснись, он делает счастливым; даже грешники и те встают на праведный путь. И вот оно, страшное прозрение: проклятие и муки дает его рука!

Обожаемая женщина по его вине несчастна, и ее страдания разделяет друг, у которого он, Тимар, коварно увел ее из-под носа. На страдания и нужду обречена другая женщина, любовь которой он похитил, а достойного места в мире ей подыскать не может.

А теперь еще этот человек, который по его милости вынужден пятнадцать лет слушать звон своих цепей!

Боже, какая кошмарная ночь! Неужели рассвет так никогда и не наступит?

В своей комнате он чувствовал себя, как в тюрьме, как в склепе.

А ведь к этому огорчительному письму еще сделана и приписка.

Тимар решил дочитать письмо и вернулся к столу.

Приписка, датированная двумя днями позже, гласила:

"Мною только что получено письмо из Пот-о-Пренса, где извещают, что с галеры, где находился и наш каторжанин, прошлой ночью на лодке бежали три невольника. Власти организовали преследование. Опасаюсь, что среди бежавших был и Кристян".

Прочтя эти строки, Тимар вдруг почувствовал какой-то безотчетный страх. Из жара его бросило в холод.

Тимар испуганно огляделся по сторонам. Чего же он боялся?

В комнате он находился один и все же дожал от страха, как ребенок, наслушавшийся историй про разбойников.

У него не было сил дальше оставаться в этих четырех стенах.

Вытащив пистолеты из карманов бекеши, он проверил. Заряжены ли они, и испробовал стилет: легко ли выскакивает клинок?

Прочь отсюда, скорее!

На дворе ночь, ночной сторож только что выкликнул час пополуночи. Разве дождешься тут утра?

Можно ведь перебраться на тот берег и не пользуясь мостом: выше острова лед на Дунае стал прочно. Для дерзкого предприятия нужно лишь не так бояться ночной темноты и опасной переправы по льду, как горящей свечи и этого ужасного письма на столе.

Поднеся письмо к свече, Тимар сжигает его; затем задувает свечу. Теперь они не страшны более - ни свеча, ни письмо.

Спотыкаясь впотьмах, он выходит из комнаты.

Уже захлопнув дверь, он спохватывается, вдруг письмо не все сгорело, и возвращается. В глухой темноте огненные искорки мечутся по испепеленному листку подобно взбудораженным мыслям. Тимар выжидает, пока гаснет последняя искра и комната погружается в непроглядный мрак. Теперь можно и уходить. Пока он идет к выходу, все тот же страх, которому нет названия, движется вместе с ним вперед, окружает его со все сторон Заслонив левой рукою голову, в правой он держит наготове кинжал. А ведь никто не подкарауливает его в засаде, никто не крадется за ним вослед.

Лишь очутясь на улице, он облегченно вздыхает.

К нему вернулась мужская храбрость.

За эти часы успел выпасть свежий снег. Он хрустит под ногами, когда Тимар торопливо идет вдоль по улице Рац, к мельничному причалу на берегу Дуная.

Лед.

Дунай вплоть до самой Братиславы надежно сковало льдом, так что в любом месте можно было безбоязненно переправиться с берега на берег. Однако, чтобы попасть из Комарома в Уй-Сёнь на противоположном берегу, следовало проделать немалый обход вокруг мыса острова: там множество отмелей, где летом моют золото, и лед в этих местах, как правило, ломкий и сквозь ледяные завалы нелегко пробраться.